Заметив чудесную рощицу неподалеку от одного из храмов, мы попросили гида (а без гида вход в Ангкор запрещен), прогуляться.

– Нет! – он решительно покачал головой. – Можно наткнуться на мины…

Была ли это с его стороны отговорка – может, ему просто не хотелось шататься в роще, – мы проверять не стали.

Издалека храмы даже не производят впечатления громадных сооружений, настолько уравновешены их пропорции. Иной раз даже кажется, что это некое причудливое явление природы, а не творение рук человеческих. Но подходишь ближе и видишь, как, уменьшаясь в размерах, карабкаются вверх на четвереньках по узким ступенькам каменной лестницы туристы (японцы, как всегда, предусмотрительны: запасаются огородными перчатками и, как геккончики с присосками на лапах, перебираются с одной ступеньки на другую), и только тогда осознаешь весь размах строения.

– Анкор! Еще анкор! – повторяет Ирина, взбираясь на площадку и выпрямляясь во весь рост.

Головы Будд, изваянные по образу и подобию царя-махаяниста Джаявармана, взирают на нас с мягкой загадочной улыбкой: «Ну что? Получили ответы на все вопросы мироздания?»

Мы садимся перевести дух: «Нет ответа».

Лестница ведет дальше. Выше, где нас встретит последняя башня, составленная из голов, взирающих на все четыре стороны света все с той же непередаваемой улыбкой.

Застывшая музыка храмов выплескивала последний, самый мощный аккорд ввысь, к небу, заставляя и нас, подняв голову, устремить взгляд вверх.

Недаром на Руси свинья считалась нечистым животным только по той причине, что «неба не зрит»: уж так устроена ее шея, что не может она задрать голову и, увидев луну, радостно или тоскливо хрюкнуть. Склонив голову к земле, она роется в желудях, так и мы, бывает, не в силах оторваться от мелочей жизни, обыденных дел.

На то и существуют храмы, чтобы заставить нас, подняв голову, узреть иные сферы и уловить отклик нравственного закона внутри, когда «душа… рванувшись к чуду, перетекает из этой дали в Ту».

Да, не спорю, искатели высоких истин способны свалиться в такие горные провалы, из которых потом их могут вытащить разве что специально подготовленные спасатели. В нашем дружеском кругу где-то годах в 80-х уже прошлого века по этому поводу ходило ироническое словечко – «духовка». Уж слишком много народу приезжало в Таджикистан в поисках мистических откровений. Ехали с Украины и Прибалтики, из Москвы и Ленинграда в полной уверенности, что здесь, на краю империи, у подножия Памира они обретут нечто такое, что выведет их за пределы обыденности. Даже поиски снежного человека становились попыткой установить контакт с иной цивилизацией. Объяснения, что мы в этих ущельях ночевали в палатках еще в школьных туристических походах, встречались со снисходительной улыбкой. Дескать, снежный человек умеет становиться видимым или невидимым в зависимости от того, готовы вы к контакту или нет. Любой проходимец, который уловил, куда ветер дует, и догадался выдать себя за наследника суфийского учения, тотчас мог набрать известное количество подвижников, которые с почтением внимали его мутным речам.

Среди тех, кто жаждал «духовки», были такие, которые попадали в сумасшедшие дома, тюрьмы, а кто-то честно заплатил жизнью за ложные, на наш взгляд, убеждения. Так что это была не придурь, не просто выверт от нечего делать. Эта была глубинная потребность. Но путь к «духовке» тоньше того моста, который по представлениям мусульман надо преодолеть, чтобы попасть в рай. Шаг в сторону – и можно оказаться на уровне животного, которое «неба не зрит». Шаг в другую сторону – и все человеческое сгорает в духовном жаре фанатизма.