– Мам, он проголодался? – шепотом спросил незнакомый детский голос. Вальтер тут же замер. И жевать перестал.

– Это вряд ли, – засомневался тот же самый женский голос, который ночью убеждал музыканта, что все будет хорошо. – Давай-ка, трактирный герой, выпей! Как раз настоялось. А ты, Томас, мешок приготовь!

Послышался быстрый топот, шелест одежды, и в руку Вальтеру сунули деревянную кружку. Он понюхал осторожно, но не различил ничего, кроме древесины. Настой коры?

– Живот не болит? – поинтересовалась женщина.

– Нет, – ответил музыкант, слегка покачивая кружку в руках. Заполнена на две трети.

– Тогда тысячелистник зря добавила.

Ее речь звучала не так резко, как у других уроженцев здешних мест, да и сам голос был мягким, грудным, обволакивающим. Правда, сейчас в нем отчетливо слышались искрящиеся нотки веселья.

Вальтер осторожно поднес кружку к губам и начал пить. Вкус был сложный, чуть сладковатый и очень вяжущий. Одним тысячелистником точно не обошлось.

– Там на дне крупинки, в них самое главное, – предупредила женщина. – Взболтай и выпей!

– А что это? – поинтересовался музыкант, пытаясь раскусить одну из тех, что застряли во рту.

– Лягушачья икра, конечно, – спокойно сообщила женщина, забирая кружку.

Вальтер тут же начал отплевываться, пальцами пытаясь счистить мерзкий вкус с языка.

Тюк!

По макушке крепко стукнули пустой кружкой, и Вальтер схватился за ушибленную голову.

– Совсем обалдел?! Это семена подорожника, первое средство при отравлении! – возмутилась травница. – Лягушачью икру никогда не трогал? Она же намного мягче!

– А произносить что-то нужно? – уточнил музыкант, почесывая место удара.

– Что произносить? – не поняла женщина, застучавшая чем-то деревянным.

– Ну, слова какие-нибудь… Чтобы выздороветь… – пояснил Вальтер, все больше чувствуя себя идиотом.

– Прочитай «Te Deum»4 и перекрестись, – уверенно порекомендовала травница, но Вальтер, у которого слух был наметан, опять различил в голосе скрытое лукавство.

– Поможет? – на всякий случай переспросил он.

– Точно не повредит, – заверила женщина все тем же тоном.

Флейтист прочитал молитвы вслух, и травница рассмеялась. Вальтеру понравился ее смех: беззлобный, мягкий, с легкой хрипотцой.

– Мам, я один этот уголь не дотащу! – разочарованно протянул прибежавший с улицы мальчик.

– А тебе и не надо, – ласково успокоила его травница. – Мешок вот этот потащит. Ты ему только дорогу до гончара покажи. Мне вчера другой голодранец, тот, что в цветных тряпках и колпаке, заявил, что они все отработают и вообще на разные дела мастаки. Вот пусть к хозяйству и прилаживаются, раз уже на ногах. Кстати, где второй-то шатается?

– Добрая госпожа, спасибо вам за бескорыстную помощь, новую одежду и гостеприимный кров! – поблагодарил Вальтер, глубоко кланяясь.

– Ты не обольщайся! – весело сообщила травница, уже гремевшая металлической утварью. – Отработаешь мне за все. Одежда не новая, но твои прежние лохмотья даже в чумном бараке носить стыдно. А что касается крова, на эту ночь я тебя, болезного, в доме приютила, а следующие проведешь со своим дружком-хохотуном в сарае.

– Хватит уже дудеть! – воскликнула травница. – Ты корове трактирщика траву дал?

Музыкант знал, что ворчит она притворно. Ей нравилось, как он играл, и потому он часто брался за флейту. А она часто перебивала и делала вид, что музыка ее не интересует. Но стоило ему снова коснуться губами ясеневого свистка, как она замирала, а если делала что-то важное, старалась не шуметь.

– Да, только она почти не ела, – ответил Вальтер, убирая инструмент. – Чуть не насильно пришлось заталкивать.