«Что с тобой, Петруха? Что так тебя колбасит? Ты, по сути, целуешь ножик-переросток и называешь его „моя Прелесть“. Ты радуешься, как ребёнок, вытаскивая из воды любую рыбу, будто первый раз в жизни. Ты не замечаешь, что твои пальцы непроизвольно поглаживают смертоносный изгиб клевца, и тебе приятно. Петруха, ты до сих пор в немом восхищении, когда смотришь на буйство жизни вокруг тебя. Да что там, когда ты нашёл дерево на древки, чуть не уссался от щенячьего восторга, а дикие крики а-ля Тарзан, когда дрофу подбил? Не слишком ли много эмоций?»

Или действительно не слишком? Может, именно столько и нужно. А может, надо ещё больше? Да, мне сейчас хорошо, но разве я оторвался от реальности, разве выпал в неконтролируемый эмоциональный экстаз? Нет. Так, вероятно, стоит наслаждаться жизнью, пока жив. Японцы великие мастера, изъясняясь туманно, обнажать кристально ясную мысль.

Совершенство! Оно вокруг нас. Но мы уже не видим очевидного, мы надели чёрные очки. Мы слышим избитую истину и говорим: это банально, не понимая, что истина, произнесённая миллиард раз, не перестаёт быть истиной. Мы говорим много ненужного, обидного, лишнего. И не говорим простого и важного.

Однажды я смотрел голливудский фильм «300 спартанцев». Ну что сказать – очень по мотивам. Но один момент потряс меня невероятно! Когда на глазах опытного, сурового, закалённого в боях воина погибает его сын, его надежда, его гордость, его смысл (!), и, видя, как падает обезглавленное, ещё секунду назад прекрасное, полное сил и жизни тело, он кричит диким криком не только потому, что он не успел прийти на помощь, не только потому, что его сын пал, – они все воины и все когда-то падут, – а потому, что не успел! Среди многих правильных и нужных наставлений, среди пафосных и патриотичных лозунгов, среди многих и многих необходимых слов он не успел сказать самое главное – что он его любит! Именно поэтому так страшно кричит отец, не успевший сказать своему сыну: я тебя люблю. И уже никогда, никогда… Это страшно. Это шок.

Я очень люблю своего сына, и он знает об этом. И сын любит меня, и я знаю об этом, но… я не помню, говорил ли я об этом ему вслух хоть раз. Хотя… Как-то придя домой, я прижал к себе сына и, поцеловав в макушку, сказал:

– Я люблю тебя, сынок.

– Что с тобой, отец? – удивлённо спросил меня тогда Артёмка.

– Ничего, сынок, ничего, – прижимая его к себе, ответил я, – просто знай, я тебя люблю.

Я успел! А вы?

Ещё через два дня я вышел к перекатам. Река к этому месту стала метров семьдесят шириной. Берега поросли всякой растительностью, закрывая доступ к воде на значительном пространстве. Но ряд последовательных перекатов, один из которых протянулся от берега до берега, был очень мелкий. А ещё холмы и на моём, и на противоположном берегу разошлись в стороны, образуя как бы проходы. И понятно, это природное образование, но всё равно ощущение, будто кто-то специально сделал удобный путь и переправу. И действительно, тут проходила настоящая звериная дорога. Вытоптанная земля, много, очень много следов, кое-где виднеются костяки разной степени разобранности, черепа и отдельные кости. Да уж, опасное местечко, но чертовски удобное, чтобы перейти на ту сторону и посмотреть, что там. Подвисать в глубоких раздумьях в таком месте – это искать себе приключения на одно место. Решение пришло практически сразу, и в первую очередь потому, что место прошлой ночёвки было недалеко, и оно было шикарно.

Вчера я заночевал под каменным выступом, тут вообще всё чаще из склона начинают выпирать каменные выходы, и камень похож на плитняк, я такие выходы под Каменск-Шахтинском видел. Та же слоистая структура, цвет, так же раскалываются на весьма ровные бруски и «кирпичи», хоть бери и дом строй. Выступ небольшой, самому спрятаться да велик с вещами расположить, а на входе – костерок. По сравнению с тем, как я раньше перекантовывался, – почти крепость. Но была в этом выступе интересная особенность – вертикальная трещина с метр шириной и глубиной метра три. Вот если в этой трещине на деревянных распорках подвесить всё ценное и пока лишнее, то я смогу, взяв только необходимое, налегке проскочить на ту сторону. Вдруг там уже рай земной, а я всё ещё здесь.