— А зачем вам эта борьба?

— Люди вокруг обнимают друг друга, целуются, смеются. Я смотрю на них с завистью, а потом вспоминаю Лешу и начинаю заниматься самокопанием. Мне необходимо чувствовать чье-то внимание. Когда мужчины смотрят на меня с интересом, я мысленно посылаю этого мудака на х*й. И тешу себя надеждами, что я тоже могу стать счастливой. Это кошмар какой-то.

— А почему вы не можете открыться перед самым близким человеком?

— Вы ведь нарочно сделали этот акцент, да? Уже в который раз вы подчеркиваете слова «близкий» и «родной».

Я тяжело выдохнула, вспомнив, как подвела Свету в клубе. Вспомнила, как переживала за нее, пока она лежала в клинике, и как я боялась оставить ее наедине и хотела заобнимать до смерти, когда мы увиделись после этих событий.

Гипнотизируя стакан с минералкой, я еле сдержала слезы, понимая, что из-за Вани я чуть не потеряла ее. С приступами, которыми страдала моя подруга, все могло кончиться очень плачевно.

— Вы думаете, после смерти родителей, прожив десять лет с долбо*бом-опекуном, который мечтает трахнуть свою подопечную, Свету стоит нагружать моими проблемами? Да если бы вы знали, что творится у самого близкого и родного мне человека, сами бы ей доплачивали, лишь бы она сюда приходила. Я не хочу нагружать ее своими проблемами. Это я должна быть ее опорой, а не она моей. Правда, получается это у меня не очень.

Я посмотрела на часы в надежде, что беседа, превратившаяся в психосеанс, скоро закончится. До конца оставалось не так уж много, что не могло не радовать. Дмитрий заметил мой взгляд.

— Час дружбы заканчивается, — он тихо подвел итог, понимая, что никакой он мне сегодня не друг. Настоящий друг давно бы достал «Мартини» и протянул его мне.

— А с отцом продвижений, как я понимаю, нет? Вы так и будете вести себя с ним как с чужим человеком? Почему вы не хотите впускать его в вашу жизнь?

А вот и еще один повод устроить моим мозгам самую настоящую мясорубку!

— Впускать? А он сам, думаете, хочет? Сейчас я вообще боюсь к нему лишний раз подходить. В бизнесе полная жопа, контракты рушатся, папа ходит вечно злой и срывается на всех. Ну, нет. Я не дура. Если он накричит на меня в таком состоянии, это будет конец. Последняя капля моего терпения. Мы и так разговариваем с ним только по работе.

— А с мачехой? Почему бы не попробовать наладить отношения через нее?

— Да пошла она. Вон, мой папочка, которому она ссыт в уши про любовь, отправил ее в очередной круиз. Идиот! А потом жалуется, что денег нет. А откуда им взяться, если она тратит их так, будто они бесконечные?

Своими расспросами доктор Васильев выворачивал меня наизнанку: жестоко и хладнокровно обнажал те мысли и переживания, которыми я не любила делиться.

Уже перед выходом, злясь на папу, я думала лишь о том, почему он вел себя со мной как с чужой. Я всегда тянулась к нему, а он лишь отмахивался. Для него я была нежеланным ребенком, обузой, бездарностью.

— Спасибо я вам говорить не буду. Сегодня вы прошлись по мне основательно.

— Мы с вами продвинулись во многом, Елена. Вы же не собираетесь бросить все?

— О, нет. Не дождетесь, — я открыла сумочку, чтобы положить в нее телефон. В соседнем кармашке лежала упаковка таблеток, которую я не доставала больше недели. — Дмитрий… как думаете, антидепрессанты мне помогают?

— Вы ведь сами настаивали на них. Почему спрашиваете?

— Я прекратила их принимать… Всего доброго.

Доктор Васильев замер, изучая мое лицо. Но вместо того, чтобы дать возможность задать какой-нибудь вопрос, я направилась к двери:

— В среду увидимся.

Спустившись, я купила шоколадный батончик в вендинговом автомате. Чем больше сладкого я поглощала после этих сеансов, тем легче становилось на душе.