– Држи се, – голос по правую руку был незнаком и говорил вроде как не по-русски, но и без слов всё было предельно ясно. Персефона из последних сил гребнула на голос и схватилась за протянутую ладонь.

Потом были набежавшие спасатели, галдящие однокашники, но всё это не задержалось в памяти Персефоны, будучи вытеснено бережным теплом объятий, разметавшимся крылом тёмных волос и тихим голосом, что сказал ей:

– Яче си него, што мислиш1…

Браслет на своей руке Персефона заметила не сразу: спасительный незнакомец оставил ей в подарок тонкую кожаную ленту с тиснением цвета моря и исчез в горных лесах, будто и был ими порождён.

Имя незнакомца Персефона узнала в свою вторую с ним встречу, зато едва узнала в лицо его самого. Артемис, и без того поджарый, совсем осунулся, потерянным взглядом блуждая по новым реалиям неродной для него страны.

– У нас там сын отца убить готов, – с русским языком хорват за это время поладил, хоть едва уловимый акцент и остался. – А я против своих воевать не хочу. Пришлось бежать с дальнобойщиками в первом фургоне, куда залезть дозволили.

Всё, что «дозволили» беженцу по прибытии – стать охранником занюханного ДК на границе Москвы и области, дабы стойко защищать вверенную территорию от бомжей и вандалов. Ребята из местного фентези-сообщества, к коему с недавних пор принадлежала и Персефона, изрядно сомневались в безопасности своих ДКшных тусовок, пока однажды на их глазах тощий балканский мужик не отделал палкой (пардон, «магическим посохом») трёх особо зарвавшихся хулиганов, которым захотелось попугать юных «толчков» перочинными ножичками.

С тех пор Артемис получил почётный допуск на клубные встречи, которыми, однако, не злоупотреблял, пропадая в основном по лесным окрестностям. Потом Персефона долго вычёсывала листья и травы из его волос. Браслет по-прежнему жил на её запястье, хоть и поистрепался немного.

К Лите Персефона ездила в клуб не столько ради абстрактных эльфов, сколько ради одного конкретного. К Мабону она начала прикидывать контраргументы к будущим родительским «Он же на фигадцать лет тебя старше и работает кем попало».

К Самайну должно было состояться торжественное знакомство, но Артемис исчез.

Два следующих дня Персефона заполнила суматошными обзвонами больниц и моргов, но по ночам телефоны не работали, и деться от тоскливой неизвестности было некуда.

На исходе вторых суток раздался домофонный звонок.

– Можно я… В подъезде ночь пережду?..

– В подъезде нельзя, – ответила Персефона, скатилась по лестнице кубарем и силком втащила Артемиса в квартиру. Родители как раз отчалили на встречу однокурсников, тусовка обещала продлиться до утра, и к лучшему: время для знакомства сейчас было бы самое неподходящее.

Артемис дрожал и весь был исцарапан, одежда его пропиталась грязью (Персефоне показалось, что и кровью), а волосы были острижены короткими неровными клочьями.

– Ванная вот здесь, – направив Артемиса в нужную дверь, Персефона усилием воли сдержалась от вопросов, снабдила его чистым полотенцем и вышла в свою комнату – судорожно искать подходящую одежду, слушать отголоски водопада в шуме душа и обалдевать от происходящего.

Потом Артемис из-за двери попросил, помимо одежды, ещё бинтов или «чего найдётся». Смертельная усталость взяла верх над гордостью независимого одиночки: колдовать над покусанными руками охотник таки позволил Персефоне.

– Тебе ж прививки от бешенства надо делать, – покачала она головой.

Артемис дёрнул уголком рта.

– От тех собак лучше б бешенство…

И тут до Персефоны дошло.

Все её игры в эльфов и сидов вдруг показались безмерно далёкими, наивными и смешными, словно костюм снежинки с детского утренника. Из этого костюма давно и безнадёжно пора было вырасти ради настоящего волшебства… которого, быть может, в ней и не было никогда.