– Что-то не так? – теперь и Мона повернулась к книжнику.

– Просто капризы. Просьба касается только нее. У Ольвии имя есть. Я его как раз назвал. Мы делаем…

– Фон Силин, – представляется монах.

–…все так, как предусмотрено правилами.

– Которые придумал я.

– Малоизвестный, но занимательный факт, – вступает Ольвия.

– Значит, вы выберете мне имя? – Мона не отрывает взгляд от чашки чая.

Тац-тац-тац, перестукиваются четки вместо ответа.

– Вспоминаете текст? – Ольвия выставляет улыбку напоказ.

– Природа правил и инструкций такова, что они поддерживают порядок вещей, – монах тщательно выговаривает каждое слово. – О котором мы совместно договариваемся. Мы придерживаемся договора о том, что небо наверху, а земля – внизу. Поэтому называем то, что сверху – небом, а то, что внизу – землей.

– Означает ли это… – нараспев начинает книжник, подражая тону монаха.

– Означает ли это, что, нарушив договор, мы изменим положение неба и земли? Нет. Все останется там, где и находится. Либо не останется, но не из-за нарушения договора. Он касается только правил человеческого порядка и согласия о нем. Вещам нет дела до этого, они живут без наших правил и договариваются о собственных.

– Я не понимаю, – Мона выглядит утомленной.

– Все просто, – монах делает глоток чая. – Я предлагаю правила определения самого важного из договоров между людьми – называния. Самостоятельно выбрать имя невозможно. Оно должно быть дано кем-то. С этого все начинается, это первая травма рождения. Имя даруется и тут же отнимается. Потому что оно не для вас, а для других.

– Но я ведь хочу…

– Мужчина справа от вас – редкостный эгоист, который никак не хочет причинить себе эту травму. Не дает другим обратиться к нему самому. Только через абстракцию… – фон Силин кивает на книжника. – В моем понимании он даже еще не родился. Очень самовлюбленный поступок. Может, все-таки попробуешь? Это совсем не больно.