– Я не думаю, что она могла прийти с северо-востока. Никогда не слышала, чтобы там кто-то жил. Непролазные леса. Северо-северо-запад? Там неподалеку побережье, залитое нефтью. На вышке в море вышло из-под контроля оборудование. Вода загрязнена, весь берег залит черным. Я слышала, что несколько общин собирались очистить его. Она может быть одной из них. Или из тех, кто сбежал от нефти, мертвых рыб и испарений подальше. И еще… ты знаешь, что она ходит во сне?

Книжник приподнимает угол карты и достает из-под него стопку салфеток с каракулями. Перед сном Ева пробовала писать левой рукой. Получилось намного лучше, чем правой.

– Знаю.

Может быть, когда-то это был поселок, капля города, которая отпала от него и скатилась по линии скоростной трассы. Теперь здесь нет ничего, кроме камней, стекла и пыли. Они прячутся от дождя в здании, которое напоминает магазин одежды из-за большой стеклянной витрины. Книжник спит, пока Ольвия и Колетт разговаривают, укрытые пыльной гардиной. Уснуть не получается. Повернувшись на бок, женщины пытаются рассмотреть лица друг друга. Им не из чего было сложить костер и темноту отпугивает только одинокая лампа.

– Я почти пришла, – говорит Ольвия. – Завтра утром мы будем на месте.

– Прости, что я не знаю, как правильно разговаривать с тобой об этом.

– Не страшно. Мне хочется просто немного поболтать перед сном, чтобы успокоиться.

Ольвия рассказывает о людях, которых встречала за время своего паломничества. Все они говорили, что мир ломается. Планета гибнет, животные вымирают, люди меркнут. «Как жить со всем этим?», спрашивали они не у нее, а у самих себя. Колетт повторяет за ними. Ольвия думает, что это вопрос к будущему, но будущего больше нет и нет места для этого будущего. Природа не гибнет, животные вымирали всегда, в этом нет ничего нового, только мир человека становится меньше с каждым сломанным прибором, заросшей бурьяном плантацией и остановленным заводом. Все места, которые скрывал собой человек, открывают себя, открываются себе заново. Пропажа мира людей не сентиментальная сказка, не фото, на котором пропал один из влюбленных и теперь оставшийся обнимает пустоту. Машины засыпают и во сне превращаются в ржавчину. Человечество исчезает, но это не страшно. Так было всегда.

Ольвия отворачивается и некоторое время по ее части гардины пробегают штормовые волны. Потом на их общее одеяло ложится то, что она искала. Часы на длинной цепочке. Ольвия открывает их и протягивает Колетт. Девушке приходится выбраться из-под гардины, чтобы подойти к горящей лампе и внимательно все рассмотреть. В часах лежит фотография молодой женщины, сложенная вчетверо. На месте лица темнеет дыра в форме сердца. Кто-то вырезал этот портрет и хранил у себя.

– Это ведь ты? – спрашивает Колетт.

– Да. Эти часы были со мной, когда я потеряла память. Не знаю, у кого осталось мое лицо… Зато когда-то меня любили и хотели помнить.

В поверхности уличной лужи отражается свет лампы. Дождевые капли разбивают это отражение на мелкие мерцающие точки. Зажатая между расколотым тротуаром и стертой разделительной полосой, лужа похожа сейчас на ночное небо в ускоренной перемотке. Звезды в ней рождаются и умирают меньше чем за секунду.

Под травой и насыпным грунтом скрыта контурная карта. Она нарисована стертыми кирпичами, асфальтовыми дорожками, проржавевшими трубами теплотрасс и черепицей. Если рассмотреть то, что скрыто под травой – осколки оконных стекол, дорожную разметку, утонувшие в грунте автомобили, выбеленные временем игрушки – можно вообразить ту жизнь, что протекала здесь раньше.