Самые сладкие моменты – когда мама меня кормит. Тогда она прижимает меня к себе близко-близко, прямо к сердцу. Она такая мягкая, плодородная, пахнет молоком. Могу быть с ней, пока не засну на теплой груди. Я счастлива, что она есть.

Чтобы чаще быть ближе к маме, я начинаю хныкать. Особенно, когда кажется, что меня снова отделили от неё, как было в роддоме. По-другому младенцы не умеют общаться. Всё, чем наделила их природа в этом возрасте – возможность поглощать пищу и производить звук. Я сейчас хочу к маме, я жду её, я её требую. Стараюсь крутиться и звать, чтобы она взяла меня на руки. Но мама не подходит к кроватке. Я зову громче, заливаясь плачем.

В такие минуты меня охватывает тревога, которая врезалась в память в первый час после рождения – вдруг нас снова разлучили? Моё маленькое тельце живёт отдельно от меня. Ручки и ножки хаотично двигаются, содрогаются и меня выгибает дугой. Хочется подняться, но ничего не получается. «Мама, я так нуждаюсь в тебе, зову тебя! Я снова бессильна».

Плач продолжается, покуда хватает моих маленьких ресурсов. Когда силы заканчиваются, я замолкаю и, долго всхлипывая, погружаюсь в сон.

До полного отключения в моей голове успевают родиться выводы о том, что мама может не услышать твой зов. Никто не услышит. Нужно самой справляться со страхами, нужно ждать и пользоваться моментом, когда она рядом. Нужно самой, самой.

Мне предстоит научиться не чувствовать себя, чтобы было не так больно. Я постараюсь приспособиться и не привязываться к людям, чтобы заштриховать свою покинутость.

Что делает в это время мама? Она плачет. Схватилась за голову и закрыла руками уши, чтобы не слышать раздирающего крика её ребёнка.

Это невыносимо. Ей хочется, чтобы всё закончилось: и чужая квартира, и безденежье, и одиночество, и оскорбления папы, и даже я.

Нет, только не я, пожалуйста, мама. Я научусь меньше плакать, не забирать твоё время и быть удобной. Я хочу, чтобы ты любила меня.

Мне уже полгодика, но я мало что умею. Я ем, плачу, засовываю кулачки в рот, рассматриваю себя и всё, что появляется перед глазами. Головку держу плохо и отстаю по развитию, наверное, потому, что со мной редко занимаются.

Мама смотрит на своё дитя и ей становится грустно. Я – её огромное разочарование, груз, камень на шее. Она хотела, чтобы я была похожа на её семью, а я больше в папу. В папу, который причиняет боль.

Вижу это в маминых глазах и говорю ей: «Мамочка, как мне стать похожей на тебя? Чтобы тебе стало легче. Только прими меня, пожалуйста».

Мама не слышит, ведь я ещё не могу говорить вслух ничего, кроме «агу».

Младенец всё чувствует, хоть и не может сказать об этом. Девочка чувствует, с какими мыслями мама смотрит, нравится ли маме то, что она видит в своём ребёнке.

Когда девочка вырастает, она носит память в себе и оценивает себя этим маминым взглядом. Если мама смотрела на ребёнка с недовольством, её взгляд долгие годы будет говорить девочке: ты не та, не та, не та…

И никто в этом не виноват. Потому что человек, наполненный страхами, горечью и слезами, может поделиться только этим. Счастливые делятся счастьем, несчастливые – всем остальным.

Есть здесь и радостная весть – это можно проработать. Когда-нибудь после, в далёком будущем. Когда ты в сотый раз не будешь понимать, что за сила вынуждает тебя притворяться. Когда ты больше не захочешь кожей считывать чужие ожидания и непременно воплощаться в них, чтобы быть принятой, чтобы быть нужной, чтобы быть той.

Пока я – младенец, мне кажется, не имеет значения, на кого похож ребёнок, он же общий. Вот я похожа на папу и что? Папе я неинтересна, он редко приходит домой.