– Моя теща в мудрости своей говорит, если хочешь узнать истинное различие между людьми, проведи тест патронажной сестры. Позвони в дверь, и, если люди внутри лежат на полу при выключенном свете, ничего хорошего от них не жди!

Мишель говорит:

– Не понимаю. Что это значит?

Натали объясняет:

– Люди иногда не хотят открывать дверь Марсии, они опасаются, что это связано с социальной работой или с органами социального обеспечения. Они преимущественно хотят исчезнуть с глаз. Если моя мать когда-нибудь позвонит в ваш звонок, бога ради, не валяйтесь на полу.

Мишель серьезно кивает, принимает этот совет близко к сердцу. Он не может воспринимать это так, как воспринимает Ли. То, как Натали постукивает пальцами по садовому столику и, говоря, смотрит на небо. Он не видит, что мы досаждаем им, и они хотят освободиться от нас, от этого старого обязательства.

Он никак не затыкается, он говорит:

– Эти люди, они лежат на полу. Они живут на Ридли-авеню. И как мы понимаем, все они вместе живут в незаконно захваченном доме на Ридли-авеню, возможно, четверо или пятеро девиц, которые работают на улице, подходят к дверям, звонят, и еще мы думаем, что несколько парней тоже. Может быть, сутенеры. Ты с этим каждый день сталкиваешься. Чего я говорю, ты и сам все знаешь. Каждый, каждый день таких людей видишь, да? В суде.

– Мишель, дорогой… Это все равно что на вечеринке спрашивать у доктора о родимом пятне у тебя на спине.

Мишель всегда говорит искренне, и странно, что именно это его свойство (которое Ли очень ценит, когда они вдвоем) так смущает ее на людях. Нат следит за движениями Спайка, который топчется на клумбе. Теперь ее внимание возвращается к Ли, и Ли принимает меры: безмятежная, чуть величественная. Неискренняя.

– Нет, мне интересно, продолжай, Мишель, извини.

– Этот другой, этот парень, он тоже из вашей школы. Он несколько недель назад попросил у нее денег на улице.

– Нет, все было не так! Он говорит о Натане Богле. Он продавал проездные. Вы знаете, как он это делает, вы видели, как он это делает в Килбурне, иногда Уиллздене?

– М-м-м.

Ли краснеет. Унизительно вызывать такое количество безнадежной скуки у старой подруги. Она вынуждена называть старые имена и лица в попытке разбудить ее интерес.

Фрэнк говорит:

– Богл? Это тот, который получил срок за импорт героина?

– Нет, это был Робби Дженнер. Он на год младше. Богл этим не занимался. Он ушел из школы, чтобы стать футболистом. Спайк, пожалуйста, не делай этого, детка.

– И что? Стал футболистом?

– Что ты спросил? О нет. Нет.

Вероятно, и Брейтон для нее больше не существует. Все прошло, осталось позади. Она, вероятно, так же удивляется тому, что училась в Брейтонской школе, как Брейтонская школа удивляется тому, что Нат вышла из ее стен. Нат – та девочка, одна из немногих из их дурдома в тысячу детей, кто преуспел, может, слишком, если вспомнить, откуда она. Чтобы жить вот так, ты должна забыть все, что было раньше. Иначе как вообще с этим справиться?

– Он был милым мальчиком. Его мать была сент-лушка. Или сент-лушианка?[12] Все наши матери знали друг друга. Такой хорошенький и такой озорник. Играл на барабане? Довольно неплохо. Он сидел рядом с Кейшей. Когда она была Кейшей. Я тогда очень ревновала, когда мне было восемь. Правда, Кейша?

Натали кусает ноготь, она ненавидит, когда ее дразнят. Она не любит, когда напоминают о ее собственной непоследовательности. Ли позволяет себе надавить чуть посильнее: лицемерие. Ли проходит мимо того места каждый день по пути в магазин на углу. Она видит его со своего заднего двора. Нат живет достаточно далеко, чтобы там не появляться. В любом случае все встречи происходят здесь, в доме Нат, потому что – а почему нет? Вы посмотрите на этот прекрасный дом! Ли краснеет, когда нехорошие слова лезут ей в голову, слова, произнесенные Шар: кокосовый орех. А потом говорит Мишель и находит идеальные слова: