– Что за вычура?

Чужак закашлялся от смеха, подсел к мальцу.

– Верно, непростая ложечка… Видишь эту гору? – Мужик кивнул на отвесную стену у реки. – А жилки на ней примечал? Это и есть серебро. Из него цари монеты льют, а мы с тобой похлебку хлебать будем. Чем мы с тобой не цари? А хочешь я тебе медную руду покажу?

Второй чужак словно и не слышал своего товарища. Ссутулившись, молча зачерпывал варево и отправлял в рот, подставив под ложку кусочек сухаря, чтобы не капало. Алёша попробовал тоже хлебнуть, но ложка, враз нагревшаяся, ожгла губы. Дёрнулся, горячее пролилось на рубашку. Малец осерчал и встал, бросив новинку. А смешливый даже и не взглянул, тискал в руках что-то вязкое, красновато-желтого цвета.

– Видишь, это медь. Ты теперь понимаешь, какие вы тут все богачи? На серебре, на меди сидите!

– Василь, – Алёшка аж вздрогнул от неожиданности, когда сутулый подал голос, – не дури голову, дай людям поесть! Вон пацан уже ложку бросил…

Смешливый наконец оторвал взгляд от своих находок и расхохотался, увидев рассерженное Алёшкино лицо. Ластка степенно достал из-за пояса свою деревянную ложку и не спеша зачерпнул похлёбку. Дал маленько остыть на ветру и с шумом втянул в себя – наваристый супец приятно согрел нутро. Ивашка снисходительно посмотрел на смешливого:

– А на что мне эти ваши причуды? Баловство одно! Что проку от такого богатства? Вы сюда лучше гляньте!

Ластка наклонился к охотничьей сумке и, торжествуя, достал зверьков, добытых из капканов. Хозяйскою рукой взял тушки за загривки, все четыре разом. Встряхнул – засеребрился мех, заиграл каждой шерстинкой.

– Вот оно богатство! А вы тут гору скребёте. Камень – он и есть камень. Не согреет, не накормит. Разве что ложка эта ваша греется, так из нее хлебать дитёнок и тот не стал.

Теперь уже смеялся и сутулый. Ещё больше сгорбившись, он тихонечко взвизгивал, уткнувшись в острые коленки.

– Понимаешь, – сказал он, – все богатства меряются монетой. И твои соболя тоже.

– А, знаю, куны. А на что они мне в тайге?

– Куны – кожаные деньги. Они дальше Новгорода не ценятся. А в других краях серебряная денежка в ходу. Государь Всея Руси Иоанн Васильевич иноземную монету, какая гнутая да ломанная, на твои меха выменивает. После на монетном дворе из этого лома нашу монету льют, потому как государь без нее и не государь вовсе. Смекаешь, какая московскому царю радость будет, когда он про сие открытие узнает, что на речке Цильме и серебро, и медь имеются?

– Ты мне голову не морочь, – осерчал Ивашка, – как ты собираешься камень в лепешку расплющить, чтобы из него монета получилась?

Смешливый снова засмеялся, а сутулый его оборвал:

– Чего зря зубы сушить, дело мужик говорит, – и, уже повернувшись к Ивашке, добавил со вздохом: «Твоя правда, медь, серебро мы нашли, да что серебро – золото и то попадается тут, а руду мы чистить не умеем. Потому с нами немцы-басурманы приехали. Эх!..»

Не договорил и сплюнул. Латка, толком не уразумев, о чём речь, душой почуял тоску и обиду сутулого – Ивашке и самому не по нраву, когда по его тайге чужие следят. Тот, встретившись с Ивашкиным взглядом, улыбнулся грустно:

– Ничего, кто в трудностях живёт, тот быстрее умнеть обязан. Вот с докладом в Москву съездим, а там и назад, на Цильму воротимся.

– Так, – недобро крякнул Латка. – Москали, значит? Ох, нас ваши порядки и в Новгороде допекли, мы с насиженного места снялись и в полнощный край убегли. А вот у него, – Латка кивнул на Алёшку, – прадед аж сто лет назад от Москвы потерпел как стригольник, его сам Стефан Пермский в своих санях сюда привез. Это что ж, опять до нас Москва сунется? Что ж мне завтра с семьей из слободы дёру давать?