Далѣе царь взялъ въ руцѣ Лабрисъ, священный топоръ, мѣдный и обоюдоострый, много позднѣе ставшій однимъ изъ символовъ минойской державы, походившій на ангела, вѣстника (древко – станъ, два лезвія – какъ крылія), и началъ благословлять земли окрестныя – по всѣмъ сторонамъ свѣта, приговаривая не менѣе священныя (нежели священный ножъ и священный Топоръ) слова, древнія и съ давно утеряннымъ смысломъ. Собравшіеся – чины высшіе, – понуривъ въ священномъ почтеніи главы свои долу, молчали, внимая; царь произносилъ словеса сіи негромко, однако ихъ можно было услышать едва ли не каждому: таковая была богопочтительная тишина вокругъ, священная, какъ и царь, и ножъ, и топоръ, и словеса царя, и самыя молитвенныя закланія.

Окончилось молебствіе, длившееся недолго, дабы не утомить царя, и знатнѣйшіе изъ критянъ подходили къ Имато, который съ улыбкою критскою благословлялъ каждаго подходившаго словесами священными, добавляя къ нимъ – смотря по чину и по степени личнаго благоволенія – и свое, уже понятное каждому, сказываемое на языкѣ хотя и возвышенномъ, но всё жъ уже не столь древнемъ, чтобы нельзя было понять произносимаго. Знатнѣйшіе въ трепетѣ священномъ подходили къ почитавшемуся въ такіе мгновенія богоглаголивымъ царю, цѣлуя сперва Лабрисъ мѣдный, а послѣ руку Имато; и отходили прочь, исполнены благодати. Царь не глядѣлъ на народъ, дабы не оскорблять зракъ свой. А высшіе чины мыли руки, ибо хотя и нѣкоторое время, но всё же провели его совмѣстно съ ушедшимъ уже народомъ, ибо вящіе люди имѣли обыкновеніе мыть руки всякій разъ послѣ посѣщенія мѣстъ, гдѣ былъ народъ: послѣдній осквернялъ самымъ своимъ присутствіемъ бытіе ихъ. Имато имѣлъ обыкновеніе принимать многократныя омовенія въ таковыхъ случаяхъ.

Послѣ обряда вечеряли: поѣдали закланныхъ наканунѣ животныхъ, приготовленныхъ къ пиру самимъ царскимъ верховнымъ Поваромъ, кулинарная слава о которомъ распространилася далеко за предѣлы державы критской: говорили, что царь египетскій, именуемый фараономъ, отвѣдавъ однажды яства, приготовленныя ему Поваромъ всего Крита, до того былъ уснащенъ брашномъ, что предлагалъ въ обмѣнъ на него – ни больше ни меньше – колесницу, вдоль и поперекъ нагруженную златомъ – и въ слиткахъ, и въ украшеніяхъ; Имато, слушавши гласъ здороваго своего тѣла, отказался, но отказался почтительно, какъ то и подобаетъ царямъ и всецарямъ.

Въ то время какъ знатнѣйшіе изъ критянъ пировали, жрицы, водя хороводы и кружася, неистово плясали и пѣли священныя пѣсни; неистовыя пляски, блаженно-воздушно-парящія, были также священны; глядите: сплетаются руки въ хороводѣ, и музыка, и танецъ свиваются-сливаются воедино. И вновь изливалася изъ устъ рѣчь древняя, слишкомъ древняя – словно самое Время, не вѣдающее пощадъ, – чтобы разумѣть смыслъ пѣтаго, но сіе и не требовалось и даже: менѣе всего требовалось: болѣе всего Критъ радѣлъ о сохраненіи старины, представлявшейся ея правителямъ всеблагою, всечистою и преблагословенною; каждому изъ правителей минойской державы, быть можетъ, и приходила мысль, стучавшаяся въ ихъ головы и сердца, но они съ мѣрнымъ и казавшимся имъ похвальнымъ постоянствомъ отгоняли отъ себя мысли такого рода, гнали ихъ отъ себя, какъ гонятъ назойливыхъ мухъ да комаровъ: мысли о преобразованьяхъ, объ измѣненьяхъ любого рода; также – до эпохи царя Миноса I – и мысли о единомъ для всей державы Законѣ, который бы иглою, стальною и незримою, пронзилъ бы вѣсь Критъ. – Критская держава и безъ Закона, единаго для всѣхъ и каждаго, представлялася ея вседержателямъ и вседержителямъ многомощною, построенной на вѣка и тысячелѣтія, – словомъ, Законъ былъ ненадобенъ и излишенъ; такъ они мнили: имъ и безъ Закона жилось прекрасно, а чернь, чернь на то и чернь, чтобъ быть вѣчно-недовольною. Правители критскіе если что и любили застывшее, крѣпкое, не могущее быть отмѣненнымъ или же измѣненнымъ, то лишь хладъ мраморнаго своего чертога, величайшаго изъ всѣхъ дворцовъ критскихъ, который былъ для нихъ олицетвореніемъ державы, данной имъ Судьбою въ правленіе; любили они и незыблемость своего трона, которая также представлялася и священною, и радующей сердца – не только самихъ правителей, но и всѣхъ – отъ мала до велика – слугъ Престола.