Друзья еще минут пять поговорили и Игорь ушел в служебный вход, куда уходили официанты. Когда он с оркестром вышел на сцену, Сергея за столиком уже не было.

Виктор с Натальей возвращались в Ленинград. До Ростова-на-Дону решили ехать автобусом. На подъезде к Ростову пошел мокрый снег и вскоре залепил окна автобуса так, что ничего видно не было. Только впереди у водителя со скрипом елозил по стеклу дворник, и в треугольнике лобового стекла черная колея дороги упиралась в белое марево неба. Когда вышли из автобуса, снег шел уже сплошной стеной, снегопад превратил город в белую с серыми пятнами панораму. Привокзальная площадь и ближайшие дома перечеркивали белые, колышущиеся полосы тяжело падающего непрерывными потоками снега. Ни снующие у входа в вокзал люди, ни отъезжающие и подъезжающие автомобили еще не растолкли, не испачкали снежного покрывала и город явился вышедшим из автобуса в белоснежной чистоте.

– Я здесь прожил почти пять лет, – Виктор стоял лицом к белой реке проспекта Энгельса, поднимающегося в город, – по этому проспекту я впервые вошел в Ростов. Вот отсюда, от вокзала и до мореходки пешком шел, расспрашивал встречных и шел. И дошел.

– А я здесь только проездом бывала, и с твоим Ростовом через аэропорт знакомилась, – Наташа щурилась от летящего в лицо снега.

– Где же наш встречающий? – Виктор аккуратно снял с Наташиных ресниц налипшие снежинки и огляделся по сторонам.

А Наташа уже улыбалась стоявшему у Виктора за спиной человеку.

– Здравствуйте, гости дорогие!

Их встретил сын дяди Лени Панасюка, с которым Виктор познакомился на похоронах отца. Отец, надо полагать, заранее составил список тех, кого мать должна была известить о его смерти. Он никогда не говорил, чтобы их приглашали на похороны, нет, он просил «известить». Виктор сам ходил на почту и отправлял телеграммы. С двух адресов пришли ответы с соболезнованием и извинениями, что адресат не может сам быть на похоронах. Другие адресаты вовсе не ответили. А из Ростова приехал старик с сыном. Приехали на новенькой «Волге» с водителем. Это был сослуживец отца, прошедший с ним всю войну. Виктор вспомнил, что отец с матерью не раз называли фамилию этого человека – Панасюк, или просто Лёня. Были письма от него, да и отец, не раз ездивший в Ростов, видимо, встречался со старым другом. Пережил друг отца и приехал проститься с ним. Полный, неповоротливый, с ногами тумбам, ходил он с трудом, опираясь на две палочки. Очки с толстыми линзами надел один раз, когда подошел к гробу друга. Остальное время смотрел в землю или, подняв глаза на голос, незряче, не мигая, смотрел над головой говорящего и, казалось, улыбался чему-то. С Виктором поздоровался и долго не выпускал его руку, держа своими двумя ладонями подушечками с плохо гнущимися пальцами. В какой-то момент присели рядом.

– Виктор?

– Да.

– Витя, – помолчал, – знаешь, почему он тебя Виктором назвал?

– Нет.

– Трое нас было. В начале войны. Понял?

– Понял. А какой он был, третий?

Панасюк молчал, глядя в землю.

– Вот такие мы друзья были.

Выставил вперед ладонь с негнущимися пальцами. Но торчащий вверх большой палец обозначил желаемый жест.

– Вот такие у меня фронтовые друзья были. Оба. А я-а, – махнул рукой, – ладно. Обязан я им. Обоим. И Витьке и Пашке. И не расспрашивай меня, – почему-то рассердился, – не расскажу.

Потом положил руку на колено Виктора.

– Просьба у меня. И я думаю, что Пашка меня бы поддержал. Наладьте с моим сыном Женькой хорошие отношения. Не обязательно дружить. Я знаю, что такое дружба. Её никому не навяжешь. А вот помогать друг другу – это дело нужное. С Женькой я уже об этом говорил. Очень я хочу, чтобы вы продолжили нашу… дружбу. Очень, – глаза старика влажно заблестели, – уважьте старика. Женя, подойди на минутку.