– Доверяете и наслаждаетесь, – не унималась Инга.

– Что, простите?

– Только не отрицайте, что не испытываете наслаждения, когда гипнотически воздействуете на публику! Не поверю!

– Не отрицаю. Толика здорового честолюбия мне не чужда, как и любому музыканту.

– А почему вы решили стать музыкантом? Ваши учителя сулили вам успех?

– Нет, мои педагоги обошлись без сладких пророчеств, – монотонно говорил Ипполит, глядя сквозь арочное окно на желто-зеленую лужайку. – Музыкантом я не стал, а всегда им был, просто не знал этого, пока не взял в руки скрипку. И я чувствую, что готов принять и радости, и трудности, и позор, и успех, уготованные мне сценой. Я уверен, что именно там мое место, на сцене вся моя жизнь.

– В таком случае, я хочу задать вам один не такой уж неприличный вопрос. А как же женщины?

Тут сердце Инги невольно дрогнуло, она попыталась найти оправдание тому, что с ней происходит: «Зачем я спросила его о женщинах? С какой стати? Мыслимо ли вовлекать мужчину в подобные откровенности?» Однако она побоялась прямо и честно себе ответить, что именно с первого взгляда на него ее волновал вопрос: как он утоляет собственные желания.

– Что вы имеете в виду?

– Не прикидывайтесь евнухом, Ипполит, – говорила Инга, пытаясь смягчить свои вызывающие высказывания благопристойным выражением лица. – Вы же молодой мужчина. Или вы тайно храните целибат? Впрочем, все артисты на этот счет не слишком откровенны, они самые настоящие притворщики.

– Ах, в этом смысле… – нисколько не смутившись, ответил Ипполит, – Да, не отрицаю, что люблю женщин, их нельзя не любить, но не думаю, что это тема для обсуждения за завтраком.

Он ответил ей ласковой, чуть смущенной улыбкой, заправляя за ухо неправдоподобно красивые черные волосы. С виду Ипполит был прост в общении, или, может быть, Инге так только хотелось думать, но разговаривая с ним, ей казалось, что она знает его давным-давно, а между тем понимала, что эта видимая простота – просто элементарная воспитанность, и ее не следует воспринимать как проявление мужского к ней интереса. Но при взгляде на молодого человека ее губы непроизвольно вздрагивали.

– А что вы обсуждаете со своими женщинами? – с язвительной улыбкой не унималась Инга, словно играла роль бестактной скандалистки. – Ведь вы же с ними разговариваете?

– По совести сказать, не слишком много.

– А вот это уже не слишком хорошо для вашей мужской репутации.

– Вы меня не так поняли, Инга. Как я уже говорил: на нашем невнятном человеческом языке трудно изъясняться. Я не доверяю словам, иногда даже боюсь слов. Словами люди говорят много пышного и пустого, с их помощью люди лгут, клевещут, оправдывают разного рода мерзости. И если я когда-нибудь решусь поведать женщине о своих чувствах, я исполню для нее Рахманинова… – он задумался, – Видите ли, Инга, музыке дано рассказать нам о чем-то неведомом, но сладостном…

Инга про себя ядовито ухмыльнулась, понимая, что вся эта пустая болтовня, все это юношеское красноречие слишком далеки от реальной жизни, и тем не менее она остро ощутила болезненную иглу ревности. Какой завидной теперь казалась ей участь той таинственной женщины. В сердце поднялся какой-то шум, то ли любви, то ли страсти, то ли беспричинной надежды, и в оттенках этого шума прямо сейчас было не разобраться. Однако, со свойственным ей беспредельным эгоизмом, Инге хоть и на минутку, но захотелось стать именно этой женщиной.

– Если ваша цель музыка, то она не мешает вам запрашивать гигантские гонорары, – прикладывая к носу льняную салфетку, Инга продолжила презрительный обстрел. – Говорят, ваши концерты влетают в копеечку организаторам…