Шум, гам, гомон, музыка, смех.

Разуваюсь, прохожу в зал, где собрались родственники. У нас никогда никого не приглашали, но в «день икс» мама всегда готовила на роту солдат, потому как приходили все, кто мог. Без приглашения, без звонка, без договорённостей. Как сейчас. Сколько их? Человек двадцать взрослых кучкуются в тесном пространстве, плюс дети разных возрастов.

– Доня! – воскликнул папа, поднимаясь из-за стола и идя навстречу с широко расставленными руками.

Торопливо семеню к нему, обхватываю руками и утыкаюсь носом в его шею. Люблю свою семью. Люблю! Со всеми жалобами, со всеми склоками, со всеми проблемами, высосанными из пальца, о которых все начисто забывают, собираясь на торжествах. И на похоронах. Особенно на похоронах, сплочённые общим горем, тоскующие, горюющие и поддерживающие друг друга в нелёгкий час.

– С днём рождения! – восклицаю, отстраняясь. Протягиваю конверт с путёвкой, папа целует меня в щеку и тут же достаёт красочный буклет.

Краснеет от удовольствия, как и мама, которую я вижу краем глаза. Угадала!

Тёплое и крепкое объятие, смачный поцелуй в лоб и вот я уже за столом между двоюродной тёткой, страдающей от мигреней и давления, и Генкой, рослым крепким парнем двадцати девяти лет, степень родства с которым прослеживается с трудом. Седьмая вода на киселе, а прибыл раньше меня.

– Ты тут каким ветром? – спрашиваю у него, опрокинув стопку на голодный желудок.

Только водка. В нашей семье не признают никакого другого алкоголя.

– Северным, – хмыкает в ответ. – Сам не понял. Заехал к бате, тот умотал на смену, мать меня под руку и вот я уже говорю тост.

Я хохотнула, он хмыкнул и посмотрел весело. Поднял руки с колен и взял вилку, а я заметила рубцы на костяшках его пальцев.

– Это ещё что? – зашипела ему на ухо, как змея, перехватив его руку и не дав положить в рот малосольный огурчик по маминому фирменному рецепту.

– Закусить-то дай, – бурчит недовольно.

Убираю руку, испепеляя его взглядом, смиренно жду, когда прожуёт и проглотит, и тут же рычу вполголоса:

– Ну?!

– Гну, – кривляется в ответ, – пойдём покурим.

– Он ещё и курит… – бормочу себе под нос, поднимаясь вслед за ним.

Выходим на балкон, высовываемся из окна, он прикуривает и выпускает клубу дыма.

– Ты ж спортсмен! – не удерживаюсь от язвительной ремарки.

– А ты – врач, – хмыкает, едва заметно улыбаясь.

Затягивается вновь, а я вздыхаю.

– Ген, откуда украшение? Ты боксом занимался, на соревнования ездил, у меня в телефоне даже фотография есть, где ты с фингалом под глазом и руками в перчатках.

– Памятные фотки – единственный выхлоп, – морщится с отвращением. – Жалею о том, что убил на это столько времени. А это… – он провёл пальцами по костяшкам и хмыкнул: – В тот раз я заработал больше, чем выиграв серебро на соревнованиях.

– Ты дрался за деньги? – опешила, приоткрыв рот.

Генка развернулся ко мне и нахмурился:

– Никому не рассказывай. Чёртова водка… уж кому-кому, а тебе-то уж точно говорить не следовало.

– Это почему это? – обиженно надула губы, а Гена хмыкнул:

– Ну, ты ж у нас вся из себя такая правильная. Светило медицины, мать молится на тебя. Умница-красавица, кому же ты достанешься.

– Какому-нибудь говнюку, – фыркаю весело, а Гена слабо хрюкает и давится дымом. Пока он откашливается, я возвращаюсь к интересующей меня теме: – Планируешь ещё?

– Бой за бабки? – уточняет, выбрасывая окурок в окно, предварительно затушив его о стену дома со стороны улицы. Я киваю, а он пожимает плечами: – Как припрёт.

– Ты совсем от спорта отошёл?

– Нет, но… невыгодно это, Май. Мне почти тридцать, хату снимаю, девчонку свою хочется на море свозить, самому отдохнуть от выматывающих тренировок, это только кажется, что махать кулаками – просто… на деле же – подъём в шесть, не позже, лучше – в пять. Пробежка, разминка, выходные-проходные – похер. Зал каждый Божий день. Достало, понимаешь?