Я никогда не забуду, как он был поражен, узнав о том, чем я занимаюсь, о моей «колеснице надежды».

«Неужели вы сами до этого додумались, Дарья? – восклицал он. – Да ведь это же настоящий передвижной перевязочный пункт! Полезнейшее изобретение[9]! Сколько жизней можно спасти с его помощью! Хорошо бы внедрить его повсеместно там, где приходится вести сражения!»

Таким образом, я сразу заслужила его благоволение, и с той поры я старалась не обмануть его ожиданий. Очень скоро я стала его первой помощницей и ассистенткой. Он хвалил меня, говорил, что меня послал ему Господь… Похвала Николая Ивановича стоила очень дорогого, и я старалась. Я многому научилась у этого человека, для меня он воистину был Учителем… Кроме того, он относился ко мне ласково, по-отечески, и я всем сердцем тянулась к нему, отвечая глубокой преданностью и любовью. Иногда, когда в госпитале было поспокойнее, мы с ним вечеряли: за чаем с сушками и вареньем он рассказывал мне разные занимательные истории из своей жизни. А повидать ему пришлось многое…

– Знаете, Дашенька, – говорил он, посмеиваясь, – меня ведь на Кавказе считали кем-то вроде Господа…

– Да что вы, Николай Иваныч? – дивилась я, предвкушая интересный рассказ, – как же так, почему?

– Так вот потому и считали, что для них мои методы лечения были настоящим чудом. Более всего их поражало, что я могу проводить безболезненные операции… А еще то, что мне удавалось справляться с очень тяжелыми ранениями, которые раньше считались безнадежными. Вот и пошла молва, будто я и мертвых воскрешать могу – народ-то наш, сама знаешь, очень склонен верить в добрые чудеса… Вот был такой случай. Как-то принесли ко мне солдатики офицера – тело отдельно, голова отдельно… мда, кхм… и говорят: мол, пришейте голову, Николай Иваныч, вы ж умеете… Командир это наш, говорят, уж больно хороший человек, никак не можно, чтоб, значит, помер… Вылечи, мол, пришей голову обратно… Да… Положили они его передо мной – и смотрят так, знаете, Дашенька, с надеждой на меня – ну точно Всевышнего молят о чуде…

Он помолчал, глядя на огонек масляной лампы. Я молчала. Я любила наблюдать за ним, когда он что-то рассказывал, и никогда не торопила.

– Я им и говорю, – стал он рассказывать дальше, – дескать, невозможно это, голубчики, ведь голова-то оторвана ж, не рука и не нога… Я ведь, говорю, не Господь, мертвых воскрешать не умею… А они смотрят так, словно не верят… словно за последнюю надежду цепляются – будто я сейчас скажу, что пошутил, и возьмусь лечить этого человека… Ну, я руками лишь развел: мол, мне жаль, но увы… Мда… И тут один из них – тоже раненый, бледный весь, кровь течет со лба – как бухнется в ноги мне: мол, попробуй хоть, Николай Иваныч, спаси нашего командира… пришей голову…

Тут доктор забарабанил пальцами по столу; видимо, заново представил себе все то, о чем рассказывал – впечатления, конечно, не из легких. Затем продолжил:

– Мда… и так, значит, он с плачем это выкрикивал: «Пришей голову! Христом-Богом молю – пришей!» – так истерически, с надрывом, что товарищи его вдруг словно опомнились – стали поднимать его да оттаскивать… А он уж рыдает-захлебывается – припадок, значит, нервный с человеком случился… Мда… Вот так-то, война… будь она неладна… Не слишком часто нашему солдатику хорошие офицеры попадаются, по большей части такие, что глаза б мои на них не глядели. Ну да ничего, Дашенька… – Тут он с лукавством взглянул на меня. – Кончится война – и замуж выдадим тебя за хорошего человека! Ты ж у нас ангел: скромна, добродетельна и собою хороша… Ну-ну, не смущайся, я ж как отец тебе это говорю…