Но потом этот мир стал постепенно населяться: появился дятел на сосне, и она вдруг поняла, что никогда раньше не слышала дятла, появилась Синяя Дама, появился Зверь. На стене поселился свистнутый у Ипы прикольный Будда с ифритами, а в конце коридора страшно на него похожий дядя Женя, такой же добрый и круглый, только в очках. А ещё были часы, кошки и Елена Аркадьевна. В горшках росли посаженные Фирой ели. Но внутри по-прежнему копошились и больно кусались многочисленные персонажи, которые никак не могли договориться, кто же из них станет Фирой; и ей приходилось бродить по городу и расселять их по разным закоулкам.

Главное, никаких старых знакомых… Чтобы можно было отлёживаться и зализывать раны. И не о чём не думать. Хорошо бы стать клушей. Тупой-тупой и совершенно спокойной. Вообще без нервов и без мозгов, и всё по фене. Какой был бы кайф! Или сразу святой, чтобы всё понятно…

И её желание, кажется, стало исполняться, но как-то странно. Волю её сковала какая-то дремота. Как будто она утонула, и не было даже сил пошевелить рукой, чтобы выплыть.

Это было так на неё непохоже. Всю жизнь она самоотверженно сражалась с многочисленными опасностями: из каждого бутерброда прищурясь выглядывали калории, солнечный свет грозил миомами и ожогами, ядовитые вещества парили как злые духи в атмосфере, копошились в земле и булькали в водопроводной воде. И она бесстрашно заклинала их, умащиваясь кремами и принимая волшебные снадобья, отгоняя недругов диетами и магическими гимнастиками. Но враги мутировали, выдвигали пятую колонну, склоняли к измене вчерашних друзей. Те, на кого она полагалась как на себя, вдруг открывались с новой, опасной стороны, и ей приходилось менять всю диспозицию обороны, вводить новые табу…

И вдруг ничего… Она демонстративно пожирала перед зеркалом целый батон, ожидая вопля ужаса из глубины своего существа – и ничего, молчание…

Даже телевизор смотреть не хотелось…

А в городе вдруг стало страшновато.

«Это, наверно, из-за меня», – горько думала Фира. По некоторым улочкам, куда она расселила своих жильцов, она и сама теперь боялась ходить.

* * *

– Вы только подумайте, этот тип опять мне приснился! – сказала за завтраком Елена Аркадьевна с оскорблённым видом.

Елена Аркадьевна говорила о пропавшем соседе.

В один прекрасный день он, вернувшись с прогулки, зашёл к себе в комнату, и больше его никто не видел.

Более всего Елену Аркадьевну возмущал тот факт, что он пропал именно в доме, а не где-нибудь ещё. И потом, она никак не могла вспомнить, как его звали. Время от времени он ей снился. Во сне она всё хотела высказать ему свои претензии, но это ей никак не удавалось.

Бедная, бедная Елена Аркадьевна, в своих проблемах она никогда не находила сочувствия. Синяя Дама была непроницаема и равнодушна как морская звезда.

Синяя Дама – сумасшедшая мать Елены Аркадьевны – коротко стриглась, кормила пришлых котов и вечно забывала запирать двери. Она была стильной как парадная лестница или старинная чугунная ванна, стоящая посреди фириной комнаты.

А возможно, Синяя Дама была и не такая уж сумасшедшая… Или это просто Фире нравились низкие голоса?

Она действительно любила всё синее и оставляла после себя едва уловимый аромат каких-то нездешних духов – запах древних ларцов, где когда-то хранили благовония, дыма прошлогодней осени, сандалового дерева и чёрного кофе. Когда Елена Аркадьевна уезжала, она пела вполголоса, позвякивая на кухне чем-то старинным, вроде фамильного серебра, чем-то, чем больше никому не удавалось так благородно и старинно позвякивать.

– Девочка, – говорила она Фире, – девочка, если это не ваш сон, то зачем же Вы его смотрите?