И, как венец любых дум – удавка Князя Преисподней, когда Равану, подобно жертвенному козлу, вели вглубь Нараки.

Вели на убой, а он ничего не мог с этим поделать.

Чем же были все его блистательные победы над Локапалами-Миродержцами?! Майей, иллюзией? Милостыней Брахмы?

Ведь Созидатель, даровавший ему неуязвимость от богов в обмен на плод чудовищной аскезы, возникал рядом не раз. Тогда-то Равана гордо думал, что Брахма является смиренным послом: просить его, могучего Равану, пощадить очередного бога-сура – и милостиво соглашался, считая себя равным Созидателю.

Победив, он мог позволить себе великодушие!

Но из бездны ада все выглядело по-иному. Сурья-Солнце просто выслал навстречу Десятиглавцу привратника, разрешив последнему сдаваться или сражаться по собственному усмотрению – и продолжил играть с Варуной, Миродержцем Запада, в «Смерть Раджи». Триумф? – или пощечина?! Если петля Ямы влекла Равану без усилий, то многое ли ракшас мог бы противопоставить Молоту Подземного Мира, когда Петлерукий в гневе уже был готов пустить оружие в ход?! Устоял бы он против громовой ваджры Индры-Стогневного, разгневайся его соперник всерьез?! Ведь даже Валин-Волосач, сын Громовержца – обезьяна, не бог! – таскал Равану в поднебесье, как орел кролика!

А Тысячерукий Картавирья – человек, всего лишь человек! – скрутил непобедимого ракшаса и заточил в темницу только за то, что Равана помешал Тысячерукому забавляться в реке с женами…

Тогда, обуянный гордыней и тщеславием, Равана после очередного унижения кидался отыгрываться на Локапалах, вновь и вновь терзая всю Свастику; но сейчас, расплачиваясь в царстве Ямы за прошлые прегрешения, он передумал и понял многое.

И Брахма-Созидатель был не послом, а нянькой, боясь за основы Вселенной, а не за Миродержцев или за неуязвимого глупца…

Бывший Бич Трехмирья корчился от стыда, и пытки казались избавлением.

А еще Равана иногда находил в себе силы удивляться, наблюдая за мучителями-киннарами.

Царь ракшасов вспоминал, как у себя дома, на Ланке, издевался над пленниками – унижение героев забавляло, ощущение собственного могущества хмелем кружило единственную голову, возможность казнить и миловать доставляла райское блаженство… И это было правильно – иначе зачем нужны богатство, власть, воинские победы?!

Но ад жил по другим законам. Исподтишка наблюдая за слугами Ямы, Ревун ни разу не заметил на их физиономиях злорадных ухмылок или раздражения, когда он, дергаясь на колу, выкрикивал проклятия и оскорбления (впрочем, это хоть как-то спасало лишь поначалу). Чувство превосходства, сострадание, наслаждение чужими муками – ровным счетом ничего не отражалось на бледных лицах киннаров.

Любая пытка, любое поведение пытуемого – равнодушные палачи словно были частью мучений!

Равана уже готов был счесть киннаров бесчувственными, неполноценными существами, тупыми исполнителями чужой воли. Но однажды случайно заметил, как двое сменившихся киннаров, отойдя в сторону, разговорились о чем-то между собой. Его мучителей словно подменили! Один оживленно жестикулировал во время рассказа; второй внимательно слушал, потом брякнул два слова, взлохматил красную шевелюру – и оба от души расхохотались! Хлопая друг друга по плечам и утирая слезы, выступившие от смеха, киннары направились прочь, а Равана еще долго смотрел им вслед.

С высоты кола.

Этот случай подсказал бывшему Десятиглавцу убедительней целой своры мудрецов-наставников: то, что для ракшаса некогда было развлечением и утверждением собственной власти, для киннаров являлось работой. Буднями, повседневностью, монотонным трудом, который адские служители прилежно выполняли тысячелетие за тысячелетием. Они были выше ненависти, наслаждения или сострадания. Просто каждый грешник обязан получить свое и уйти на новое перерождение. А на его место придет другой. Киннары должны мучить, а грешники – мучаться.