Любопытная условность:
По законам родословной
В паспорта вписали наши
Имена на букву «Дэ»:
Дина, Дэнни, Джим, Джульетта
(трудно выговорить это),
Дарби, Дональд, Дик, Дайяна,
Дон, Диана, Джек, Демьян…
Только, sorry… как-то странно:
Англичанина – Демьяном!?..
Может, быть, его хозяин
Был в тот день немножко пьян?
Скажем – мой приятель Гарри
(мы работаем с ним в паре)
Тоже шоколадно-белый
Спаниель, на первый взгляд,
А его зовут «Гаврюша» —
У него большие уши,
Но для кокер-спаниеля
Гарри слишком русопят.
Мой знакомый пес дворовый
Носит имя «Казанова».
На цепи… облезлый… старый…
А надутый – как индюк!
Я считаю, имя – вроде
Заявленья о породе,
Ведь Хозяин мой недаром
Подарил мне имя «Дюк».
У него большое сердце:
«Дюк» по-русски значит «Герцог».
Это имя, не конфузясь,
Я с достоинством ношу,
Но… позвольте замечанье:
Я, excuse me – англичанин!
И считать себя французом
Никому не разрешу.
Первая школа жизни
Мы родились слепыми… слабыми… но упрямо,
В «кучу-малу» сбиваясь, старались повыше влезть
И, согревая друг дружку, спали целыми днями,
А когда просыпались – пищали, требуя есть.
Мама ложилась – поодаль – и нам до нее добраться
Было совсем не просто, но мы – слепые щенки —
Ползли на молочный запах, толкая сестричек и братцев,
Чтоб раньше других нащупать оттянутые соски.
И не было ни пространства квартирного помещения,
Ни колебаний света, ни звуков, ни прочих манков… —
Были лишь три понятия… вернее – три ощущения:
Холод… тепло… и пища! – мамино молоко.
Но вскоре, – и против правды нисколько не погрешу я,
Назвав тот момент самым главным, – у нас открылись глаза,
И мы увидели маму – красивую и большую.
И первого, кто подполз к ней, она принялась лизать…
И подтолкнула носом к соскам, что поближе к паху —
К самым набухшим и полным, к самым сладким соскам,
Давая понять, что в жизни нет места сомненьям и страху,
И нужно всегда быть первым, чтоб сытым быть наверняка.
И с каждым кормлением, мама ложилась от нас все дальше,
И мы – не наощупь, а зряче – уже не ползли к ней, а шли,
С трудом, спотыкаясь, шатаясь на слабеньких лапах, и даже
Пытались бежать, чтоб скорее соски с молоком нашлись.
Потом мы начали слышать, и ноги наши окрепли,
И мы находили маму, где бы она ни была,
И, словно хищная стая, добычу которая треплет,
Ее загоняли в угол… валили… и – все дела!
И, наконец, когда у нас прорезались острые зубы,
И мама от нас убегала, и пряталась на диван:
Ведь мы в ее плоть зубами впивались жадно и грубо —
Придумали вредные люди бандаж на нее надевать,
А нам поставили миски, и в них положили овсянку,
Сварив ее не на мамином – на чьем-то чужом молоке.
И мы научились, со временем, проглатывать пищу всякую,
Чтоб плотно и впрок наевшись, спокойно дремать в уголке,
И, если сумеешь, – сначала поесть из миски соседа,
При этом, с рычанием грозным от всех охраняя свою,
А если получишь косточку, но ты уже пообедал —
То будь готов защищать ее в жестоком собачьем бою.
Я думаю, что и люди – эти большие собаки —
Учатся видеть, слышать, лаять и громко рычать,
Учатся быстро бегать и не бояться драки,
Чтобы повсюду первыми сладкую кость получать.
Учатся доминировать в своей человечьей стае,
Учатся тех, кто слабее, отпихивать мощным плечом…
Принцип собачьей жизни – ни для кого не тайна:
Если есть сила и наглость – всё тебе нипочем!
Утро
Хозяйка спит, уткнувшись носом в стенку,
Хозяин – с краю… лежа на спине…
Его нога, с мосластою коленкой,
С кровати на пол свесилась во сне…
Коленку полизать, конечно, можно,
Но… я хочу в лицо его лизать…
И на кровать вползаю осторожно…
И жду, когда откроет он глаза…
Вот он зашевелился… повернулся…
Но все еще старательно сопит…
Я знаю: он давно уже проснулся