– Марк, привет! Я тебя отвлекаю? Я могу перезвонить?

– Говори, я тебя слушаю. Ты приняла решение?

– Да, я согласна на твое предложение.

В трубке повисла тишина. Нина была уверена, что Марк отключил динамик.

– Марк? Марк? Ты здесь?

Нина бросила трубку, не предполагая, что в этот момент она могла сказать «Марк» еще сто пятьдесят раз, но он бы все равно ей не ответил. Он в этот момент кончал.

Через пять минут ей пришло сообщение с адресом и временем, куда и когда надо подъехать.

***

Иру снова осматривали врачи. Она знала, что будет дальше. Сейчас ее снова осмотрят и зададут вопросы, где и при каких обстоятельствах она получила синяки. Она как всегда промолчит, и после этого ее отведут к психологу. Там будет похожий сценарий. Ей снова будут задавать вопросы и показывать картинки, просить нарисовать семью и все такое. И если честно, то ей бы даже нравилось ходить к психологу, если бы та не пыталась все время задавать вопросы о ее семье.

В больничной палате ей нравилось чуть больше, чем в тюремной камере. Здесь, по крайней мере, было светло. Но мысли о сестрах, оставшихся далеко, не давали покоя. По ночам она часто просыпалась в слезах, и в кровати было мокро. Ей было стыдно оттого, что она начала мочиться в постель, как какой-то младенец. И каждый раз, когда санитарки меняли белье, чувство жгучего стыда заполняло ее до краев и вырывалась наружу водопадами слез. За это ей тоже было стыдно. Одна старенькая санитарка как-то не выдержала и обняла ее, сказав, что она не виновата, врачи говорят, что так у нее выражается посттравматический синдром. Ире от этого легче не стало. Она не была дурочкой и словосочетание «посттравматический синдром», где-то слышала. Но правда там речь шла про людей, вернувшихся с войны или людей, которые пережили какие-то бедствия. По ее мнению, с ней ничего такого не происходило. Она жила, наверное, так же как и большинство ее ровесников. За хорошее поведение ее хвалили, за плохое ругали. Единственное, ей казалось, что в остальных семьях ребята получают больше сладкого. Но от сладкого портятся зубы, и фигура становится отвратительной. Во всяком случае, так говорил папа. Так что может быть, он и был прав. Пусть остальные едят свое мороженое, а она Иришка будет стройной и с хорошими зубами. Хотя втайне она давно сама себе пообещала, что, когда она станет взрослой и будет жить одна или хотя бы с сестрами, ее холодильник будет ломиться от сладостей. В нем не будет ничего, кроме сладкого. Один раз она даже попыталась попросить принести шоколадку санитарку бабу Люду. Она была добрее всех к Иришке в этой больнице и была единственной, кому Иришка позволяла гладить себя по голове. Прикосновения всех остальных вызывали у нее дрожь и покалывание в области висков. А баба Люда была другой. Она не задавала Ире вопросов, не ругала ее за мокрые простыни и всегда приносила чуть больше еды, чем остальные. Но на просьбу о шоколадке ответила отказом, сказав, что за такое ее могут и уволить. Зато спросила, что может Иришка хочет чего-то помимо еды. Думать над ответом долго не пришлось: «Книгу о трех мушкетерах, пожалуйста, пожалуйста!».

Баба Люда всплеснула руками и ответила: «Эту мутотень? Может этого, как его «Гарри Поттера»? Он повеселее будет». Иришка заверила ее, что «Три мушкетера» – именно то, что нужно. Баба Люда изумленно посмотрела на девочку и пообещала, что спросит у врачей, можно ли будет передать книгу. Иришка всю ночь гадала, получится ли у бабы Люды принести книжку.

Утром началась, уже ставшая привычной, рутина. Врачи, осмотры, вопросы. Санитарка не появлялась. Думать о чем-то другом Иришка не могла и поэтому неожиданно для самой себя спросила у психолога: