Случилось так, что вдруг обычный пост вызвал эффект бабочки. Так сошлись звезды, наверное. Если вы верите в звезды, конечно. Катя в звезды не верила, она верила в справедливость. Вера в справедливость пострашнее веры в звезды. Начались сообщения в личку Кате. Со словами поддержки, с потоками обвинений. Катя быстро овладела искусством бана.

Все шло как нельзя лучше: шум был поднят. Это уже маленькая победа, считала она. Олег не разделял ее ликования. Он, человек тихий, замкнутый, даже считал шумиху лишней, мешающей решениям.

Семейная жизнь активизируется к вечеру. Днем люди просто люди: ученики в школе, начальники отделов, аналитики, бухгалтеры, безработные, пассажиры метро и водители автомобилей. А вечером они возвращаются в свои жилища, чтобы стать единой ячейкой общества. Перевоплощаются в мужей, жен, дочерей. Перетекают из одного состояния в другое. Вечером все по воле или по неволе играют роли членов семьи. Иногда переход дается с трудом. Работа проникает в квартиру, ухватившись за шлицы пиджака. В голове иногда еще звучат фразы с последнего совещания. А тут квашеная капуста, котлеты из морозилки, которые надо срочно разогреть. У няни к вечеру зловонное дыхание, но вы не знаете, как сказать ей об этом.

Олег перетекал в домашние клетчатые штаны и майку – мягкую, залюбленную множеством стирок. Он бы с большей радостью был просто котом. Он даже им притворялся, но из него так себе притворщик.

Катя, как обычно вечером, была многословна. Олег научился слушать ее фоном, как птиц. Бакланов или гусей – кого-то из водоплавающих.

Котлеты уже дошкворчали до слегка почерневшей корки. Катя поставила тарелки для всех. Артем лениво ковырял пюре, делая в нем бороздки вилкой. Хоронил в маленьких пюрешных холмиках закадычного школьного врага Витьку. Мысленно. И есть картошку после этого не хотелось. Откусил обжигающую котлету, было горячо, но он сильный, ему нипочем жар.

Олег ел, не замечая пищи. «…Четыре тысячи перепостов», – донеслось до него из Катиной трели. Олег человек медленный, спокойный, но прозорливый. Видение ситуации часто приходило к нему не через логические цепи размышлений, а из ощущения. Мозг шифровал от него свои схемы решений и выдавал готовые выводы. У Олега спина покрылась мурашками. Волоски на спине поднялись и уперлись в ткань майки. Четыре тысячи перепостов значило надвигающееся на них нечто. Гораздо превосходящее их маленькую семейную лодочку. Бакланий галдеж в этот раз предвещал неладное. Он подумал и сказал:

– Угу.

Маша предпочла бы не думать о дневнике. Она хотела бы стереть из прошлого тот разговор с мамой, выжечь хлоркой не только его, но и вообще поставить заплатку на тот час, когда она узнала, что была удочерена. Нарисовать свое прошлое так, как ей нравится. И вставить в рамочку. И пусть оно даже не вздумает двинуться. Она может его перепридумать. Перерисовать. Переписать. Эти мысли приходили все чаще и чаще.

Но где-то есть дневник. Он не канул, как она думала, а внезапно стал существовать тут, в сегодняшнем дне. Он буквально где-то лежал, имел точные GPRS-координаты и четкий контур. Вдруг он воскрес. Обрел снова страницы и буквы на этих страницах. Маша помнит, как спрятала его, замаскировала в обложке «Преступления и наказания». Вклеила внутрь страницы из еженедельника – так легче было прятать. Даже Катя не догадывалась. Кто же перечитывает такие книги? Дневник стоял невидимкой на книжной полке. Где-то во втором ряду – в доме любили книги, относились к ним с пиететом. И с пиететом ссылали на дачу каждую весну. Они плыли по реке смерти, чтобы обрести новую жизнь в загробном, то есть загородном мире. И ни одна книга, кажется, не совершила обратный переход. Кроме дневника.