Над залегшей в шестистах шагах от нас красной пехотой начали рваться желто-белые облачка. Я всегда удивлялся потрясающему хладнокровию артиллеристов. Алексеев сунул в ухо раненой лошади пистолет и как-то обыденно выстрелил. Она перестала биться. Раненых бойцов погрузили в двуколку. Совершенно спокойно взялись на передки и уехали в тыл. Будто их и не было, и только лошадиный труп напоминал об их недавнем присутствии.

Я встал. Рота без всякой команды поднялась вслед за мной. Мы опять пошли вперед. И тут случилось то, чего я меньше всего ожидал. Броневики. Не думал я, что в этом районе большевики будут их использовать. Хотя я не прав. Земля замерзла, и теперь по этому суглинку с черноземом пополам, где еще неделю назад нога тонула по колено, пройдет все, что угодно.

На наше счастье, мы в погоне за отступающими красными, дошли до небольшого леска. Два броневика заработали всеми пулеметами, но мы успели укрыться за кустами и деревцами. Однако они снова прижали нас. Я надеялся на батарею. Но у них не было шансов выйти на прямую наводку. И снова я ошибся. Вокруг броневиков начали подниматься фонтаны грязи. Снаряды рвались убедительно.

Поручик Алексеев, выпускник Михайловского артиллерийского училища, знал свое дело от и до и прекрасно понимал, как бить с закрытых позиций. Ориентируясь на указания влезшего на дерево наблюдателя, он бил на звук мотора. И бил точно. Броневики отошли.

Я отослал солдата с просьбой прекратить огонь. До деревушки, куда ушли броневики, было рукой подать. Их надо было добить.

Мы ворвались в селение, где, как мне показалось, не было никаких жителей. Со мной взвод прапорщика Семенова. Правее, за соседним домом, маячил неутомимый Лавочкин. Он пытался что-то показать знаками. Прижал два кулака к лицу и изобразил яростную стрельбу из пулемета. Я понял – за соседним домом красные броневики. Осторожно выглянул из-за угла. На грязной, покрытой воронками главной улице стоял броневик, я успел рассмотреть его название – «Борец за свободу всего мирового пролетариата товарищ Троцкий» – и стрелял вдоль улицы в ту сторону, где должна была быть рота Семенюшкина. Сзади накапливалась пехота. Снова будут контратаковать. Мы оказались несколько сбоку. А в броневике, похоже, не было бокового наблюдателя. Они не могли нас видеть. Прижавшись к бревенчатой стене, я приказал:

– Всем заткнуться и вести себя прилично, вперед не рвать. Там броневик. Гранаты к бою.

Вдруг один за другим ударили два взрыва. Я снова выглянул из-за угла и не поверил своим глазам. Бабков и еще трое добровольцев подобрались по канаве к броневику как можно ближе и бросают в него гранаты. Водитель в панике дал задний ход, сломал забор и угодил задними колесами в какую-то яму. Наверное, хозяин погреб копал или колодец, да война помешала закончить, собственно говоря, это не важно. Важно то, что «Товарищ Троцкий» сел в эту ловушку намертво. Мотор броневика рычал отчаянно. Машина делала рывок за рывком, но не могла сдвинуться с места. Бесполезные теперь пулеметы смотрели в серое, затянутое тучами небо. Бабков встал во весь рост и метнул еще две гранаты.

Красноармейцы бросились было на помощь. Попытались выбраться из-за хат, но без особого желания. Это было видно. Но мы тут же открыли шквальный огонь. Они отошли.

Экипаж понял, что все кончено. Боковая дверца броневика открылась, и из железных внутренностей вывалился бритый здоровенный детина в кожаной куртке. Куртка его была вся в крови. Он замахал куском белой материи, перемазанной машинным маслом и кровью, крича:

– Не стреляйте, сдаемся! Сдаемся мы!