Грохот стоял неописуемый, словно вся исполинская ледяная лестница пришла в движение. Нас кидало так, что казалось – то ли размозжим головы о каменный свод, то ли улетим в раскрывшуюся бездну. Но постепенно тряска стихла, грохот перешел в недовольный рокот и наконец смолк. Только иногда в наступившей ватной тишине раздавался треск.

Вслед за монахом я кое-как вылез из щели. Нам повезло, этот край ледника не пришел в движение. Но остальная поверхность сильно изменилась: исчезла большая часть сераков, все было покрыто битым льдом, а вверху курилась снежная дымка, не давая рассмотреть верхнюю ступень ледопада. Я глянул вниз и испытал шок, только снежная пыль веяла из белой пропасти. Ни людей, ни вертолета – лишь холм появился на пологой части ледника.

«Зря они стреляли в этих горах», – вспомнил я слова Симона. Хотя лавина могла сойти и раньше, от шума вертолетных винтов или звука выстрелов. Тогда и мы оказались бы погребены под жутким холмом. Я содрогнулся, а потом стал вытрясать снег из карманов куртки, и вместе со снегом на ладони оказался лиловатый цветок. Я отряхнул его, спрятал в бумажник и оглянулся: где монах?

Тот стоял повыше у сохранившегося ледяного утеса. Похоже, его раскололо пополам, так что остаток торчал мутно-голубым зеркалом. Я тоскливо поглядел вверх. Снег курился все сильнее, и где-то на километр выше мимолетно проглянул страшной крутизны склон Катын-тау.

«И нам туда лезть?» – панически подумал я.

Монах обернулся и помахал рукой: – Поднимайся, Андрей!

Я стал взбираться к нему. Вот влип, со спятившим монахом на самом грандиозном ледопаде Кавказа! Но тут стало не до рассуждений. Ветер словно сорвался с цепи: сек глаза, раздувал куртку, пытался сбросить в бездну, где уже бесновалась белая круговерть. Ясная погода в одну минуту сменилась пургой. Наконец обледенелые гамаши монаха оказались на уровне глаз, но тут яростный порыв ветра сдул меня со склона – ноги заболтались в пустоте, левая рука сорвалась с ледоруба, и я отчаянно пытался удержаться за металлический клюв правой рукой. К счастью, ледоруб был плотно вбит в снег, но потерявшие чувствительность пальцы уже соскальзывали…

Меня рванули за шиворот так, что я буквально взлетел, и лицо монаха оказалось напротив моего. И впрямь спятил: глаза блестят зеленым, как у кота, волосы и усы белые от инея, а губы кривятся в сумасшедшей улыбке.

– Лед! – провозгласил он. – Ты, наверное, не знаешь, но это самое странное вещество во Вселенной. Даже простое зеркало обладает необычными свойствами, а уж ледяное…

Я не знал, что ответить, пытаясь прийти в себя. А монах пристально поглядел на меня, и лицо из оживленного вдруг сделалось прежним – худым и жестким.

– Посмотри в это зеркало, – потребовал он. – Скажи, что ты видишь в нем.

Я оглянулся – но вокруг никого, лишь летящий снег. Как хотел бы снова оказаться в том «санатории», пусть и на положении пленника!.. Потом, почти помимо моей воли, глаза обратились к ледяному зеркалу.

Это действительно было зеркало! Из мутноватой глубины выплыло искаженное, но явно мое лицо. За ним я разглядел причудливо искривленный пейзаж, однако это были не горы, да их и не увидеть из-за метели. Я стал вглядываться.

Странно, что вроде железнодорожной станции, отраженной в кривом зеркале. Пути, платформа с карикатурными людьми, изогнутые дугой вагоны… Я хотел оглянуться, но услышал только удаляющийся голос монаха:

– Береги цветок.

И все исчезло…

Дальнейшее надолго оставило меня в состоянии тоскливого недоумения. Я сидел, прислонясь к рюкзаку, струйки пота щекотали спину, а я не мог оторвать глаз от надписи на здании вокзала – «Минеральные воды». Как я здесь оказался? Со страхом понял, что ничего не помню после этого чертова Адишского ледопада. Только обрадовался, что память начала возвращаться… Перед глазами замаячило темное – это оказался Симон в неизменном подряснике. Присев на корточки, протянул мне паспорт.