Старела скотина, старел дом, гнили бревна в срубе. Покрывались тленом и плесенью его детские книжки, а некоторые шли в печь на растопку. Жалко вроде, а вроде – и нет. Кто уже поймет? Старела вся деревня, понемногу вымирая – он был самый молодой, а оставшиеся старухи уже совсем глядели в землю. И Толик тоже старел. А сейчас он принес на продажу продукты, пришел забрать деньги чтобы в соседней деревне закупиться. Жизнь казалась ему невыносимо скучной. Он сидел возле странного домика в непроходимой чащобе у странного старика. Курил дрянные сигареты. Хотелось бы вроде и поудивляться всему происходящему, а не было сил. Или желания. Или уже ничего не удивляло. Неизвестно.

– Что твой отец Иов эта весна. – повторил Толик. – И что твой отец Иов вся эта жизнь.

А потом добавил тихо:

– Паскудная, Федорыч. Пидорская какая-то.

Толик покряхтел. Жизнь ему решительно не нравилась. Он вспоминал разные ее моменты и смену эпох и думал о том, что в общем-то в этой стране она никогда не была и не будет другой. Ему нравилось только, пожалуй, в перестроечные горбаческие годы, когда он учился в городе, потом из химического техникума, где он постигал оборонные секреты пороха и пироксилина, его выгнали, в армию не брали, потому что плоскостопие тогда еще было железным аргументом. Жизнь тогда гремела дискотеками с живой музыкой, исполняемой патлатыми пацанятами, магнитофонами, которые таскали с собой, цепляли на плечо, гремела мотоциклами, а еще первыми доступными жигулями и москвичами, за которыми как раньше не нужно было стоять в очереди. Тогда он, еще учась и живя в общежитии, открыл доходный бизнес, возя из деревни бабкину самогонку и продавая ее сначала однокурсникам, соседям, потом таксистам, сам с рук на вокзале. Тогда он и купил первые жигули-тройку. Хорошая была машина с шестерочным движком, новая почти, красного цвета, с импортными чехлами. Очень вовремя, о ней даже не успели узнать те более серьезные, которые нашли его и за то, что не предложил сам платить долго били его, били, били. До кровавых соплей, сломав ребро и выбив зуб…

– Ладно, Федорыч, пойду.

Старик вынул из камуфляжного бушлата деньги. Толик забрал не считая. Сумку поставил поближе к входу.

– Давай. Седни что у нас? Какой день?

Старик поморщился. За календарем следил, но время тут в лесу стиралось и порой несколько дней скопом календарь он не отрывал, потом спохватывался и с внуком вспоминали, считали и приходили к нужной дате.

– Через пять дней получается. Сам то отсчитаешь?

Толик закивал.

– Ну бывай. Не болейте тут.

Старик понес сумку в домик, а Толик скрылся в деревьях. Проходя через им уже проторенную тропинку и поломанные ветки (лучше всяких вешек, если уж ты по лесу ходить умеешь), Толик заметил краем глаза движение. Подняв чуть выше глаза, он увидел мелькнувшего зверя. Кто такой? Ветки зашевелились, выше пролез здоровый кот.

– Тьфу ты, скотина.

Толик пошел дальше, недоумевая, как в лесной чащобе средней полосы оказался котяра. Ладно бы из деревни сбежал, но его деревня – ближайшая, тут топать и топать. И жрать ему тут что?

Толик вспоминал, как еще школьником был, у него жил любимый кот. Как однажды вечером, пока родители смотрели у соседей телевизор, где в программе “Время” показывали полумертвого Брежнева, он пошел погулять. Вечером буднего дня ребят на улице не было никого, декабрь был холодный. Он обошел деревню вокруг и, направляясь к дому, нарвался на здоровых бугаев из соседней деревни. Что они тут забыли, было совершенно непонятно. Стояли, в теплых телогрейках Им было по двадцать, а он стоял перед ними четверыми, тринадцатилетний шкет и что-то лепетал, когда те требовали принести им денег на бутылку. Как какой-то из них, сидевший и с наколками на пальцах, хрипя простуженной глоткой в ухо, приобняв за плечи, тянул из него душу, что или трешка или разбитое лицо, как упал в снег от удара. И как потом, прибежав домой, родителей еще не было, плакал в своем закутке, закрывшись одеялом. И любимый серый кот под это одеяло пробрался, мурлыкал, слизывал слезы. А маленький Толик обнимал кота, держал его за умную голову и чувствовал, что все деревенские дружки, одноклассники, пионерская дружина – все чепуха, а лучше кота друга у него еще не было.