Дудушко хамски осмотрел журналиста, компьютерный потерявший пасьянс экран:

– Пасьяшками все балуемся? – и поднимая руки, возвестил громовым голосом: – Что есть наука? Это жизнь, только наоборот. Труд, все пепетрут, понимаешь. Эти… мозголомы. А мы, от сознанки, воспитанные на молодежных лагерях-сборах ночных костров и клятв, в лекциях по глупостям не специалисты. Бога ему мало, в душу. А мы его эту тильду или матильду с брунгильдой экспериментиками-то накормим и образумим, обрюхатим идейкой. Что есть молодое племя аспирантов-соискателей? Стадо говнов и козлищ, без святого погонялы-помела – не чухается, чухонское отродье. Но самое главное, чтоб карающая десница над наукообразными разверзлась – так скажем на конференциях истины перед кострищами правды, следуя друзьям нашего учреждения – отцу святому мандриту Гавриллу и господину святому депутату Иванову-Петрову, забыл, как дальше.

– Это кто такие? – судорожно пытаясь связать воедино слова Дудушко, сглотнул журналист.

– Первопроходцы соискатели кинутой Общей земельки нашей, – строго сообщил кандидат Дудушко.

– А вот здесь, дражайший коллега, брошусь поспорить, – злобно осклабился Ойничевич. – Никто из могикан знаний не бросил физически ощутимую Землю отцов и праотцев, и она вполне в руках достойных. Кроме некоторых сразу в кандидаты явившихся по списанию с молодежных игр на неизвестной местности. И фермеры формул, и арендаторы торов и кубов, и археологи логики – все схватывают земельные наделы науки на лету в целях обогащения угодий ее смыслом мысли. Тучные стады знаний запасаются прокормом из кормчих рук истинных пастырей на нивах планиды. И мы поддержим физически слабые силы сеятелей разума – найдем этого отщепенца, предъявим научные счета и кинем дадимые ему гранты в житницу Общей земли.

– А фига! – почти заорал кандидат. – Он еще кандилом с папилломами кучерявыми вам накидает. И что, спать с ними будете, египт ваша мать.

– Попрошу без нацонал-соцального дрангнаха! – вскинулся завлаб.

– А в кутузку? В шарашкину контору отправим этого юбилярия с его ученой мартышкой-Мишкой, горше не придумаешь. Хлебнетесь баландой, как маленькие, опоросите результаты и заткнете продуктовую у простых брешь. А то, понимаешь, насобачились интегралами перед кандидатами народа фокусничать да потенциалы у людей таскать. Думают, дундуков нашли. Египт им в пасть!

– А вот тут, дражайший коллега, позволю пресечь вашу все же атавистическую, черносотенную научную идею, – нервно схватил завлаб чистые листочки со стола и стал их нервно перебирать, складывая по порядку. – Вы идите, журналист, готовьте на Триклятова свое опровержение и разоблачение, ступайте. А мы тут научно поспорим, а то господин Дудушко позволяет себе думать. Что ему никак не к научному его лицу.

Сидоров, как ошпаренный ледяной водой и выжатый прессом, выскочил за дверь, ловя осколки научного спора: «Сам сжег иномарку-измеритель колебаний детектора лжи из Евросоюза… найдутся на землице силушки, защитим депутатский статут от колеблющихся шатунов-иноходцев… научные журналы лучше бы в трамваях и институтских клозетах не забывал, когда спите… все завалили супостаты супротив научной веры…» Сидоров, и на секунду присев в коридоре спиной к стене, тут же, впрочем, скоренько поднялся и, глотнув показавшейся восхитительной пыли коридоров, все же позволил себе сунуть голову в двери соседней комнаты. Там было пусто.

– Есть кто? – осторожно справился расследователь.

В глубине заставленной пустыми пыльными столами комнатищи тихо брякнула колбочка или фужер. Сидоров осторожно проследовал внутрь того, что официально звалось лабораторией. Именно так было выведено на табличке с внешней стороны фанерной дверки: «Лаборатория Триклятова». Внутри царило ощущение разгромленного футбольными фанатами помещения по выращиванию побед ин витро. Зашевелилась ожившая створка сушильного шкафа, откуда показалась чуть плешивая уже, похожая на башку обожравшейся несвежих гамбургеров мурены, голова Хрусталия Ашипкина и просипела: