Выставка Дягилева должна была открыться в феврале. Когда выяснилось, что большинство выставочных залов недоступно, он согласился устроить выставку в не слишком удобных комнатах дворца Тенишевой, но за две недели до запланированного открытия сумел договориться о просторном и гораздо более подходящем выставочном помещении: великолепном зале только что построенного музея барона Штиглица, с двумя уровнями, круговыми колоннадами и купольной крышей из цветного стекла. Дягилев, не откладывая, сообщает Тенишевой, что вынужден «отказаться от мысли устроить мою выставку в вашем симпатичном доме»>11.
Этому первому своему серьезному предприятию Дягилев дает название: «Выставка английских и немецких акварелистов», при том, что на ней, конечно, были выставлены не только акварели, да и Англия, как ни странно, была представлена работами шотландцев Патерсона и Остин-Брауна да одного американца – Вистлера. Основу экспозиции составили работы немецких художников из Мюнхена, с которыми Дягилев и Бенуа к тому времени были лично знакомы: Бартельса, Ленбаха, Дилля и некоторых других. Если бы эта выставка проходила сегодня, то она бы привлекла внимание разве что двадцатью работами Менцеля, несколькими полотнами Бёклина и рядом пастелей и акварелей Вистлера. Впрочем, через неделю после открытия Дягилев опубликовал в «Новостях» отзыв на свою выставку, в котором были и критические ноты, подписав его инициалами С. Д.
Впервые современники Дягилева столкнулись с энергией и амбициями молодого юриста, недавно окончившего курс. Всего за пару месяцев он сумел подготовить выставку из 250 работ, вывезенных им из-за границы. Он разместил их во впечатляющем новом выставочном зале и умело привлек прессу для рекламы своего предприятия.[81] Все это он сделал без каких-либо помощников. Все документы и даже контракты с охраной и гардеробщицами составлены и подписаны его рукой>12. И хотя выставке заметно не хватало единого подхода (что, безусловно, объяснялось недостатком времени на подготовку), эта небольшая экспозиция оказалась одной из самых представительных и богатых в художественном отношении выставок зарубежного искусства, когда-либо проводившихся в России. Примечательно, что всё с начала и до конца было продумано и осуществлено двадцатичетырехлетним юношей, едва вступившим на арену общественной жизни.
Росли самосознание Сергея и его вера в себя. В этот период окончательно сформировался имидж, который он избрал для себя примерно год назад. С тех пор он – театральный реформатор, денди, сочетающий черты утонченного эстета и лихого гусара, – образ, который останется его визитной карточкой до конца его дней.
Бенуа невероятно злился. После того как Сергей посетил его в Париже в период подготовки выставки, он написал Косте Сомову:
«Здесь был дня три Сережа […] Он произвел на меня неприятное впечатление, хотя сначала я был чрезвычайно рад его видеть. Его адское самодовольство, его до дерзости великолепный вид, его фатоватая поза… а главное, его оскорбительное меценатство, столь далеко стоящее от истинного, меценатство на подкладке откровеннейшего и подлейшего честолюбия, проституция искусства с целью играть блестящую роль – все меня так злило, что мы чуть-чуть не поругались […] я не люблю Сережу, который единственный из нас, мне кажется, способен из своих целей решиться на самые гадкие вещи.