…Кажется, шёл 1960 год. Мы с Бондарчуком отправились на Венецианский международный кинофестиваль. Он был приглашён как член жюри, я представляла фильм «В твоих руках жизнь». Провожала нас Ира. Она тогда готовилась к кинопробам в какой-то картине. Помню, идём под руку по залу аэропорта, держит она под мышкой сценарий и шепчет: «Ты уж там, пожалуйста, опекай его».

Сидим в самолёте, вдруг слышу:

– Клар…

– Да, Сережа?

– Мм… Ира мне новые ботинки купила, я их не разносил, жмут – спасу нет. Я должен себе купить ботинки, в этих не смогу.

Летели с пересадкой в Амстердаме; встретили нас сотрудники посольства, до нашего рейса в Италию было несколько часов, кто-то из посольских поехал с ним в магазин, смотрю, идёт в новых ботинках, довольный:

– Взял на размер больше!

В кинофестивальной Венеции Серёжа в удобных ботинках подолгу заседал в жюри, но всё же выкраивал времечко для похода на пляж. А там – репортёры из моря выныривают: в целлофановых пакетах у них фотоаппараты, блокноты, ручки, «щелкают» на песке звёзд кино и упрашивают пообщаться. Руководство советской делегации оплатило для нас кабину для встреч с корреспондентами, которые вызывали доверие, чтобы без ажиотажа, продуманно дать интервью. На пляже мы с Серёжей занимались акробатикой: стойки делали, он меня на вытянутых руках поднимал, на плечи сажал… вдруг – в фестивальном журнале снимок: мы с Бондарчуком в пляжном виде, я у него на руках, и подпись: «Интересно, что бы сказала Ирина Скобцева, если бы увидела эти сцены?» Я в день отъезда всё ему напоминала: «Журнальчик-то захвати, покажи Ире, а то её этими красочными картинками какой-нибудь „добрый“ человек порадует». Правда, в Венеции мы по этому поводу только хохотали: откуда знать этим несчастным, в воде сидевшим до посинения, на жаре парящимся – лишь бы отыскать «клубничку» – фотографам, что Бондарчук со Скобцевой и Лучко с мужем дружат семьями…

Часто вчетвером мы ездили гулять за город, иногда собирались на даче у общих знакомых. Два Сергея там без конца что-то пилили, стругали, мастерили. Однажды на крыше дома установили флюгер и обнесли его резной оградкой, которую ковали весь день. Сказали хозяевам – это в память о наших встречах на вашей даче. Руки у обоих были золотые. И ещё – оба художники. Однажды вошла в квартиру и ахнула – в комнате вся стенка от пола до потолка разными красками расписана. Мне на кинофестивале в Каннах знаменитый художник-абстракционист Фернан Леже подарил альбом своих репродукций. Два Сергея воспроизвели одну картину из этого альбома в масштабе комнатной стены. Счастливы и довольны собой были безмерно. Долго мы потом не могли закрасить стену…

Кажется, вскоре после тех увлечённых занятий абстракционизмом раздался звонок с радио, Лукьянова просили прочесть новый рассказ Шолохова «Судьба человека». Сергей Владимирович сначала прочёл рассказ дома и очень обрадовался, что именно его пригласили исполнить такое замечательное литературное произведение в эфире. Он в то время много работал на радио, одну его запись я до сих пор не могу вспоминать без волнения: он потрясающе читал монологи Рембрандта, особенно тот отрывок, когда художник прощается с жизнью, столько страдания в его голосе звучало – слушаешь и рыдаешь…

…После того как «Судьба человека» прозвучала в эфире Всесоюзного радио, Сергею Владимировичу пришла телеграмма от Шолохова и донских писателей. Писатели благодарили Лукьянова за мастерство, а Михаил Александрович приписал: «Теперь я не представляю другого артиста, который мог бы так прочесть: вы прочитали лучше, чем я написал». А Серёжа Бондарчук в это время стремился попробовать себя в кинорежиссуре, подыскивал материал для сценария, естественно, советовался с Лукьяновым. И однажды Сергей Владимирович ему говорит: