– Ахкам, прошу тебя, вопроси судьбу. Обратись за нас к Богам и спроси, даруют ли они нам победу?

Медленным шагом, в глубоком раздумье, возвращался Сенеав к себе. Двое слуг с факелами в руках освещали ему дорогу. Улицы были пусты и безлюдны, город давно спал. Княжеские охранники у дверей его дома почтительно расступились и поклонились ему вслед. Только одно окно наверху светилось золотистым светом, он знал, что Сонабар не спит, ждёт его. Уже давно он привык приходить к ней и рассказывать о том, что произошло за день во дворце, ее суждение всегда было точным и здравым, и он любил обсуждать с ней все свои решения и планы. Но в этот вечер ему надо было обдумать, что сказать ей, а что не сказать. Его сердце сжималось от страха. Не за себя – за неё.

– Меня не беспокоить, – приказал он Умайаке, немому рабу, стоявшему у дверей, и прошёл в ту комнату без окон, куда, кроме него, никто не смел войти.

Он зажёг светильник, и пламя отразилось в медном диске на стене, осветило прокопченный потолок и клетку, в которой томились, без воды и в темноте, несколько ворон. Он вдохнул полной грудью запах жженого мускатного ореха и улыбнулся от удовольствия. Из этой комнаты он всегда выходил, зная больше, чем тогда, когда входил. Не теряя времени, он принялся за дело. Князь попросил его вопросить судьбу, и он вопросит. Только не судьба князя интересовала его сегодня, а судьба Сонабар и его собственная участь.

На алтаре, высеченном из куска чёрного мрамора, стояла железная тарелка на ножках. Из середины тарелки торчал железный штык со следами засохшей крови. Сенеав заточил нож, разжёг огонь под тарелкой и насыпал толчёного мускатного ореха, который вскоре задымился. Он подошёл к клетке, стоявшей в углу комнаты. Две птицы были мертвы, он схватил одну из тех, что были ещё живы. Истощённая ворона отбивалась из последних сил. Колдун быстро положил птицу на алтарь, вытащил из её груди сердце и бросил на дымящийся мускатный орех. Птица была ещё жива, когда он одним ударом ножа отсёк ей голову и насадил на штык, торчащий посередине тарелки. Дым поднимался вокруг, клюв открывался и закрывался, голова птицы захрипела, и Сенеав отчётливо услышал те же самые слова, которые говорил сегодня тот измождённый человек во дворце князя: «Смерть пришла за нами…».

– А как же я? – спросил нетерпеливо колдун.

– Слово твоё проживёт в веках… – прохрипела голова птицы.

– А как же дочь моя Сонабар?

– Она ещё вернётся, – сказала голова уже еле слышно и умолкла.

Долго сидел Сенеав, смотря на голову птицы, обдумывая то, что услышал. «„Слово твоё проживёт в веках“… Это можно понять как то, что мой совет ещё понадобится новому правителю, – сказал он сам себе. – А „Сонабар вернётся“… Наверное, её увезут, и я буду тревожиться о ней но она вернётся… за мной». Он ещё раз обдумал это своё толкование и решил, что оно верное. Ему пришли на память слова о том, что хоть чужеземцы и не взяли пленных из города Тамарисков, но всё же они вывезли одну женщину. Наверное, она была немыслимо хороша. Может быть, эти люди очень разборчивы и вывозят из захваченных городов золото, серебро и только одну самую красивую пленницу? А из Айона кого же вывозить, если не его дочь? Да. Он велит старухе, которая ходила за Сонабар с самого её рождения, одеть её в красное с синим – самое лучшее одеяние, он же наденет на неё драгоценности её матери – те, что она привезла из Египта.

Двери не закрывать. Пусть весь город защищается и гибнет, а тут двери будут открыты. Он представил себе Сонабар в одеянии цвета индиго, с алыми лентами на поясе и под грудью, красный плащ тонкой шерсти, слегка ворсистый, спадающий с её точёных плеч, золото на груди и запястьях.