Вообще я всегда любил что-то куда-то прятать, чтобы никто не догадался. Например, втайне от мамы прятал под холодильник бутерброды, которые не хотел есть: мне казалось, если я их выброшу, это будет более наказуемо, чем если спрячу. Бывало, в целях эксперимента я прятал, скажем, яйцо в дырку в стене на веранде. Я сам проковырял ее в туфе. У дырки была дверца из кафеля, оставшегося после ремонта. А яйцо спрятал туда, чтобы посмотреть, что произойдет с ним через сто лет. Прятал промокашку, разжеванную и пропитанную чернилами, в морозильник – тоже для эксперимента: мне казалось, что с ней там должно произойти нечто особенное. Ну и гвозди варил.

Но на этот раз это был не эксперимент. Я просто прятал грузовичок в гараж, а он предательски провалился в глубь деревянного бабулилизинского пола!

На яйцо, которое стухло и воняло на веранде, сводя бабулю Лизу с ума, мне было наплевать. На бутерброды под холодильником, которые находила мама во время уборки, – тоже, я ведь их спрятал, а не выбросил. А вот грузовичок привел меня в отчаяние: я ревел без конца и просил деда вынуть доску и вернуть мне мою реликвию. Дед протестовал. Ты что, мол, с ума сошел, дом старый, пол столетний, наверняка эта машинка упала куда-то между балками или ее утащили мыши. Дед не понимал, как трудно расставаться с чем-то очень любимым, даже не попрощавшись. Психологов тогда не было. Дедушка Айк решил сам залечить мою душевную рану и сказал:

– А хочешь, я тебе покажу настоящую военную машину?

Естественно, про маленькую я не забыл, но увидеть настоящий военный грузовик – не по черно-белому телевизору, а наяву – мне захотелось.

И этот день настал. Девятое мая. Страна готовилась в военному параду. Дед был фронтовиком, он торжественно надел китель с медалями. Меня бабуля Лиза одела в черные шортики и белую сорочку.

У меня, как у каждого советского мальчика, был железный барабан. Синий с красными полосками, а на лицевой стороне – сине-белые круги, как на мишени. Взяв палочки и изводя соседей, мы торжественно спустились по лестницам подъезда и оказались на улице.

Шли мы по улице Свердлова к площади Ленина. И уперлись в грузовик, который служил баррикадой: простой, не военный, он камнем стоял и перекрывал проход на проспект Ленина. Дед понял, что близится мое разочарование, ибо этот простой гражданский грузовик для колхозных работ был совсем не похож на мою любовь, и заявил:

– Ёжик, это не тот грузовик. Военные грузовики будут на параде, и мы как раз туда идем.

Я запасся терпением и ждал, что будем делать дальше.

По ту сторону грузовика стояли колонны военных и патрулировали милиционеры, чтобы «как бы чего не вышло». Дед спросил молодого милиционера, где можно выйти на проспект, чтобы присоединиться к демонстрантам.

– Не положено, отец, – ответил милиционер.

– Почему это не положено?

– Только с коллективом, отец.

– Какой к черту коллектив? Мой коллектив погиб под Сталинградом, я командир роты, а ну-ка с дороги, сержант! – приказал дед.

– Не могу, отец, меня с работы уволят!

Дед посмотрел на его погоны, сделал снисходительное лицо и сказал:

– Это моя победа, понимаешь? Я с внуком пришел. Смирно!

Милиционер резко отошел в сторону от разъяренного ветерана и нервно закурил.

Дед буйствовал, собрались люди и слушали, как он воевал под Сталинградом и что его в Прагу и в Берлин немцы пустили, а вот советская милиция не пускает на парад! Я только потом понял, что это могло ему дорого обойтись, ибо советский милиционер – это не дядя Степа из мультфильма, который помогает бабушке перейти улицу, или капитан Жеглов… а тот, который не пускает на парад участника Сталинградской битвы. Победоносного офицера, у которого есть постоянный билет на проезд в общественном транспорте и специальный магазин для ветеранов, который в Керчи получил контузию первой – нет! второй! – степени, не пускают на парад Победы. А тогда я понимал только, что происходит что-то неладное, и на всякий случай заревел.