– Я подам заявление. Почему ж не примут. Наверно, примут.

– Ты с какого года?

– Я с тридцать третьего года. Мне на той неделе четырнадцать было.

– Тетка не возражает?

– Она не возражает, только она боится, что если я уеду, то я ей потом не буду помогать.

– А ну ее, – сказал Васька и прибавил нехорошие слова.

– Да я все равно, наверно, уеду, – сказал Женька.

– Ты, главное, прими решение и действуй, – сказал Васька. – А то «наверно» да «наверно», а учебный год начнется – и пойдет твоя волынка опять сначала.

– Да, я, наверно, приму решение, – сказал Женька, – и буду действовать. Я, Вася, знаешь, часто об этом мечтаю. Как вспомню, что уже скоро первое сентября, – так мне нехорошо, так нехорошо…

– Еще бы! – сказал Васька.

Они беседовали о Женькиных планах, пока пеклась картошка. Потом поели, обжигая пальцы и с хрустом разгрызая толстый трубчатый лук, и легли отдыхать. Солнце спускалось, стволы берез стали розовыми, на маленькой полянке, где посредине в сером пепле еще таились невидимые искры, лежала тень. Сереже товарищи велели отгонять комаров. Он сидел и добросовестно махал веткой над спящими, а сам думал: неужели Женька, когда станет рабочим, будет отдавать деньги тетке, которая только кричит на него, – это несправедливо! Впрочем, скоро и он заснул, пристроившись между Васькой и Женькой. Ему приснились офицеры и с ними Люська, Женькина сестра.

Женька не был решительным человеком, он больше любил мечтать, чем действовать, но первое сентября близилось, в школе закончили ремонт, школьники уже ходили туда за тетрадками и учебниками, Лида хвалилась новым форменным платьем, вплотную подходил школьный год со всеми его неприятностями, и Женька принял решение. Если не в ремесленное, то в ФЗО, может быть, возьмут, сказал он. В общем, он решился уезжать.

Многие одобряли его и старались ему помочь. Школа написала характеристику, Коростелев и мама дали Женьке денег, и даже тетка испекла ему на дорогу коржики.

В утро его отъезда тетка попрощалась с ним без криков и попросила не забывать, сколько она для него сделала. Он сказал: «Хорошо, тетя». И добавил: «Спасибо». После этого она ушла в свою контору, а он стал собираться.

Тетка ему подарила деревянный чемодан, выкрашенный зеленой краской. Она долго колебалась, ей жалко было чемодана, но все-таки подарила, сказав: «С мясом от себя отрываю». В этот чемодан Женька уложил рубашку, пару рваных носков, застиранное полотенце и коржики. Ребята смотрели, как он укладывался.

Сережа вдруг сорвался с места и выбежал. Он вернулся запыхавшись, в руках у него был семафор с лампочками – зеленой и красной; он так нравился всем, семафор, что его не разобрали, он стоял на столике, и его показывали гостям.

– Возьми! – сказал Сережа Женьке. – Возьми с собой, мне не надо, он просто так стоит!

– А чего я с ним там буду делать, – сказал Женька, посмотрев на семафор. – И без него килограмм пятнадцать тянуть.

Тогда Сережа опять умчался и примчался с коробкой.

– Ну, это возьми! – сказал он взволнованно. – Ты там будешь лепить. Он легкий.

Женька взял коробку и открыл. В ней были куски пластилина. На Женькином лице мелькнуло удовольствие.

– Ладно, – сказал он, – возьму. И положил коробку в чемодан.

Тимохин обещал отвезти Женьку на станцию: до станции тридцать километров, железная дорога к городу еще не построена… Но как раз накануне тимохинская машина забастовала, мотор отказал, его ремонтируют, а Тимохин спит, сказал Шурик.

– Наплевать! – сказал Васька. – Доедешь.

– На автобусе можно, – сказал Сережа.

– Ловкий ты! – возразил Шурик. – На автобусе платить надо.