– Расскажите мне о нем, его увлечения, друзья, враги.

– Да, попробую, но я многое не знаю, – вздохнула женщина и на ее лицо отразилось искреннее переживание, – мы вообще как-то мало знаем, живем, работаем, сплетничаем, а друг другом в сущности не интересуемся. Рассматриваем как функцию: ты мне должен это сделать, а должна это.

Женщина замолчала, видимо, усилием воли заставляя себя вспомнить что-то важное.

– Вы знаете, мне очень нравилось, когда он курил. Он курил и думал, и его лицо, его карие глаза становились такими внимательными, будто он внутрь себя смотрел. Маску, что ли, свою привычную снимал. Что-то живое в нем проявлялось, настоящее. Он вообще осторожный был, общался со всеми ровно, к делу подходил с умом, так что недругов явных не было. О друзьях я тоже мало что слышала. Вроде ни с кем особо близко не сходился. А вот что любил – и не знаю. Музыку вроде любил, даже выступал где-то в студенческие годы. Но я его с микрофоном в руках никогда не видела. Он солидным умел быть, к начальству приспособиться, понравиться кому нужно.

– Татьяна Андреевна, а почему вы не спрашиваете, отчего Глеб Анатольевич умер?

Женщина посмотрела на Владимирова с удивлением.

– Нам сказали, что это был сердечный приступ, но вызван каким-то лекарством сильным. А что разве нет так?

– Почти. Но его отравили ядом. Это несколько экстравагантно для сегодняшнего дня.

– Ядом? – на лице Васильевой обозначилось удивление. – Как можно ядом? С кем это он ел-пил? Он даже кафе-рестораны особо не жаловал, когда мы с ним там еще бывали, выбирал самые отдаленные районы, а потом уж и перестал приглашать. И подвозить меня на своей машине не стремился, так, отъедет в сторону от работы, я к нему в машину запрыгну, довезет меня до моей квартиры, там часик побудет и домой к жене. А живу я недалеко от него.

– Он всегда ездил на машине?

– Почти всегда, но иногда оставлял ее на парковке у здания департамента. Не знаю уж почему, спускался в метро и так вот добирался до дома.

Владимиров понял, что всю основную информацию возлюбленная Иголкина ему уже рассказала, что позволяло понять, как и где работал погибший. Майор еще раз взглянул на его кабинет и заключил, что ничего нового он не узнает. Все было дорогим, немного помпезным, но абсолютно безликим, даже фотопортреты действующего президента и мэра столицы на стене выглядели, скорее, как банальность.

Поэтому майор еще раз выразил слова соболезнования Васильевой и молча вышел.

Уже на улице ему подмигнул Егор:

– Ну что? Как тебя дама? С любовницей мы уже познакомились? Верно?

– Верно, – вздохнул Владимиров, – но только знаем от этого знакомства немного, не думаю, что это она. Такие не травят, обижаются, расстаются, но…

– Он для нее проходящий. Так, номер в списке, – отозвался Егор. – Ты понимаешь, после пятой новой женщины все они как-то сливаются в одно лицо, один характер, главное перестаешь различать.

Владимиров поднял глаза на своего товарища. Несмотря на крепкую дружбу между ними, Егор редко рассказывал ему о своих глубинных любовных переживаниях, а тут его будто что-то задело самого.

– Знаешь, вот смотрю я на тебя, ведь у тебя, майор, даже любовницы нет, а живешь – не тужишь, детей воспитываешь. Правильный ты, может, поэтому все у тебя в жизни ладно. А я – как перекати-поле – маюсь и никак себя не найду. Глянул я на эту Татьяну – такая же она перекатиха, ведь останется тоже одна, как я. И что ты будешь с этим делать?!

Владимиров промолчал. Он и сам понял, что связь Глеба Иголкина была непрочной. Для него Васильева была некой ППЖ – так во время войны называли походно-полевых жен, тех, кто компенсировал фронтовым начальникам отсутствие рядом близкой любящей женщины. Многие заводят легкие интрижки на работе, чтобы работать было веселее и проще, вот и их потерпевший не исключение.