Молодая женщина зарделась от неловкости, а ее спутница обратила к Пембертону сухую улыбку.

– Что ж, – ледяным тоном изрекла она, – по крайней мере, хотя бы вас она сочла достойным своего общества.

Не считая беглого замечания миссис Лоуэлл о предыдущих ухажерах Серены, это был единственный случай, когда Пембертону довелось услышать о прошлом своей невесты из уст постороннего. Сама она воспоминаниями почти не делилась; когда же Пембертон расспрашивал о ее жизни в Колорадо или в Новой Англии, ответы Серены почти всегда были поверхностны; к этому она неизменно добавляла, что они с Пембертоном нуждаются в прошлом не больше, чем оно – в них.

Тем не менее ночи Серены продолжали омрачаться кошмарами. О них она никогда не рассказывала – даже в те моменты, когда жених выдергивал ее дрожащее тело из дурных снов, как из коварных объятий прибоя. Кошмары были как-то связаны с тем, что случилось с ее семьей в Колорадо, в этом Пембертон не сомневался. Как не сомневался и в том, что любой знакомый Серены был бы потрясен той детской доверчивостью, с какой она льнула к нему в такие минуты – пока не ослабит отчаянных объятий и, тихо всхлипнув напоследок, не вернется ко сну.

Хлопнула дверь кухни: появившийся на пороге рабочий выплеснул ведро с серой мыльной водой в канаву, провонявшую старым жиром и гнилыми объедками. Последний из лесорубов скрылся под лесным пологом, и уже довольно скоро Пембертон заслышал стук топоров, когда пришедшие первыми рабочие принялись за дело, начав валить деревья. По долине рикошетом разлетелся дробный перестук, подобный винтовочным выстрелам: вооружившись пилами и топорами, работники Бостонской лесозаготовительной расправлялись с очередными акрами диких лесов округа Хейвуд.

К тому времени бригада, назначенная повалить ясень, вернулась в лагерь со своими инструментами. Трое мужчин присели перед деревом на корточки, совсем как у костра на привале, негромко обсуждая, как лучше справиться с поручением. К ним присоединился и Кэмпбелл; отвечая на вопросы рабочих, он скорее вносил предложения, чем отдавал приказы, и уже через несколько минут поднялся. Повернувшись к крыльцу конторы, он кивнул Пембертону и задержал на нем взгляд, убеждаясь, что иных распоряжений не последует. Карие глаза Кэмпбелла отличались миндалевидной формой, как у кошки. Их широкий разрез Пембертон находил подходящим для человека, хорошо осведомленного о происходящем вокруг и одновременно осторожного, что и помогло Кэмпбеллу дожить чуть ли не до сорока в профессии, где ротозейство непростительно. Пембертон кивнул в ответ, и управляющий зашагал по рельсам прочь, чтобы поговорить с машинистом поезда. Пембертон проводил его взглядом, напомнив себе, что даже у такого осторожного человека, как Кэмпбелл, все же отсутствует безымянный палец. «Будь мы способны собирать все утраченные части тел и сшивать их воедино, каждый месяц получали бы нового работника», – как-то пошутил доктор Чейни.

Команда лесорубов быстро показала, почему именно на них троих остановил выбор Кэмпбелл. Старший вальщик поднял топор и двумя умелыми ударами сделал подруб в футе от земли. Двое других опустились на одно колено, обеими руками ухватили рукояти из твердого ореха и принялись пилить; чешуйки коры затрещали, ломаясь о стальные зубья. Мужчины быстро набрали нужный ритм, и вскоре на землю ровными порциями посыпались опилки – подобно времени, отсеянному песочными часами. Пембертон слышал, что на лесопилке поперечную пилу называют каторжным кнутом из-за непомерных усилий, которых она требует при работе, но по виду этих двоих можно было подумать, что процесс идет почти без труда: полотно будто скользило между двумя гладко отшлифованными досками. Когда пилу начало зажимать, старший вальщик с помощью кувалды вбил клин, и четверть часа спустя дерево уже лежало на земле.