Однажды в эту лабораторию звукозаписи заглянул Владимир Владимирович. Обрадованный его появлением, Бернштейн сразу же попросил поэта прочитать в фонограф несколько стихотворений. Но тот был не в духе и отказался, твердо пообещав при этом непременно зайти и записаться в Ленинграде, куда он предполагал приехать недели через две, то есть в конце апреля.
Не была ли помета “Москва” напоминанием себе самому о последней встрече с поэтом в Москве ровно за семь дней до его кончины и о неисполненном обещании снова посетить КИХР?
Спустя двадцать лет после первой записи чтения Владимира Маяковского Макс Поляновский присутствовал при первом воспроизведении записи вне стен лаборатории Сергея Бернштейна.
Вскоре после смерти Маяковского делались попытки восстановить его голос. Перевести с фоноваликов на граммофонные пластинки и пленку звукового кино. Для посмертной выставки Маяковского сделали перезапись на пластинки, но вышло не совсем удачно. Это неудивительно – валики оказались изрядно заигранными, посторонние шумы, издаваемые ими, перешли и на пластинку, да и техника перезаписи звука была в 1930 году не очень высокой.
<…>
В конце декабря 1940 года фабрика звукозаписи Всесоюзного радиокомитета произвела новую перезапись голоса Маяковского с восковых валиков на звуковую дорожку киноленты и на граммофонные пластинки.
Запись производилась в Москве, на Кропоткинской улице, в Доме ученых, где помещалась в то время лаборатория.
Долго искали подходящий фонограф, чтобы не повредить драгоценные валики – единственный оставшийся первоисточник живого голоса Маяковского. Наконец подходящий аппарат был найден.
Это оказался фонограф, подаренный Томасом Эдисоном в 1907 году Льву Николаевичу Толстому, к его восьмидесятилетию. Фонограф хранился в музее Толстого, расположенном на Кропоткинской улице. <…> Маленький фонограф выглядел как-то трогательно и наивно среди мощной современной звукоаппаратуры, которой была оснащена лаборатория фабрики звукозаписи. Зато на нем валики с голосом Маяковского воспроизводились легко, игла фонографа скользила по ним уверенно, не нанося царапин.
Перезапись была назначена после полуночи. К этому времени прекращалось движение трамвая и другого городского транспорта, мешавшего звукозаписи.
Хорошо запомнилась “ночь перезаписи” писателю Л. Кассилю и пишущему эти строки. По поручению редакции газеты “Правда” нам предстояло дать еще той же ночью отчет о том, как инженеры и техники звукозаписи воскрешали голос поэта.
Приближалась минута, о которой мы не раз мечтали в течение десяти лет, отделявших нас от смерти Маяковского. К полуночи в студии собрались, помимо ее работников, ближайшие друзья и родные поэта, пришли мать и обе сестры Владимира Владимировича, чтобы услышать знакомый им дорогой и родной голос.
Инженеры заняли свои места. Очень тихо стало в эту минуту в небольшой студии. За стенами по-ночному стихала Москва. Сдерживая волнение, инженер сказал – Мы дадим сейчас валик Маяковского “Необычайное приключение…”. – В динамиках пробежал короткий шорох, и зазвучал голос:
Такой знакомый, бархатистый, благородных оттенков голос услышали мы снова… Иногда пропадали отдельные слова, изредка голос казался невнятным. Но это был живой голос Маяковского с его великолепными переходами от пафоса к иронии, с его удивительной простотой и покоряющей искренностью.
– Это чудо! – громко сказал находившийся в ту ночь в студии Николай Николаевич Асеев.
А инженеры снова запускали валики, в полузаметных бороздках которых оживала громовая сила голоса Маяковского.