– Черновик романа «Бледный ангел»? – переспросила я.

– Да, сейчас принесу…

Это уже было удачей – поскольку мне в архивах попался сокращенный вариант, какие-то отрывки.

Нина Ивановна притащила кучу бумаг, и я принялась копаться в них. Множество писем, и среди них, кажется, одно (о, несомненная удача, если я не ошибалась!) принадлежало перу Максимилиана Волошина, а другое было посланием Александра Блока. А вот и роман Калугина – стопка пожелтевших страниц текста с дореволюционным правописанием.

– Отлично, – сказала я, с наслаждением перебирая бумаги. Они представляли несомненный интерес. Особенно для меня.

– Вот и хорошо, – благодушно кивнула старушка. – Забирайте себе. На здоровье.

– Как?! Вы отдаете мне все это? Вот так, просто…

– Вот так, просто. Мне-то оно зачем? А вам как специалисту очень даже пригодится. У меня пропадет, окажется на свалке рано или поздно, а вы сохраните, найдете применение. Что нужно, отдадите в музей какой-нибудь…

– Спасибо, что вы мне доверяете, – покраснела я.

– Да не за что! – махнула она рукой.

В это время на перила веранды шлепнулось несколько тяжелых капель.

– Дождь, – задумчиво произнесла Нина Ивановна. – И наверняка затяжной. Как незаметно прошло лето…

– Да, – растерянно произнесла я. – А я зонтик забыла…

– Ну, это ерунда, – великодушно сказала моя старушка. – Переждите дождь здесь, я же вас не гоню…

Нина Ивановна пригласила меня в дом, но я отказалась – было так приятно и грустно смотреть на сад, который поливал августовский дождь. Тогда она зажгла свет на веранде, принесла мне теплую шаль, которая тоже пахла духами времен соцреализма.

– Хотите наливки? – вдруг предложила хозяйка. – У меня есть рябиновая, прошлого года… Очень хорошо согревает.

– А давайте! – решила я пуститься во все тяжкие.

Нина Ивановна принесла бутыль из толстого темного стекла, и мы вместе выпили по рюмочке, глядя на темнеющий сад. Она рассказывала о своих родителях, потом о раннем детстве. Темнело, мошки вились вокруг лампы. Дождь немного стих. Нина Ивановна перешла в своем повествовании к событиям ее молодости, заговорила о первом знакомстве с покойным мужем.

– Господи, уже поздно! – спохватилась я. – Я, пожалуй, пойду…

Где-то далеко шумели электрички.

– Дело ваше, конечно… – заволновалась моя собеседница. – Но, может быть, вы останетесь? Одиннадцатый час… Если честно, мне страшно отпускать вас одну. Я бы вас проводила до электрички, но, боюсь, не дойду…

– Вот еще, провожать меня!

И тут, как назло, снова припустил дождь. Сад стоял темный и мокрый, и мне вдруг стало страшно выходить в него.

– Оставайтесь, – решительно произнесла Нина Ивановна. – Комнат у меня много, переночуете. В прихожей телефон – позвоните, предупредите своих домашних.

– Мне некого предупреждать, – призналась я. – У меня никого нет.

Старушка несколько раз моргнула, словно ей было жаль меня, сиротинушку, а потом сказала, как будто оправдываясь:

– Ну, это ничего… А у меня вот только сын есть.

– Но живет он не с вами? – спросила я.

– Снимает квартиру в городе и большую часть времени проводит там. Он поет…

– Певец? Это здорово…

Я представила элегантного мужчину, певца, артиста.

– Да как сказать… Саша поет в ресторане.

– Ну, неплохая профессия, – великодушно произнесла я. Представительный баритон в моем воображении тотчас же трансформировался в ресторанного Орфея, ведущего довольно сомнительный образ жизни. Если бы этот Саша был здесь, я бы ни за что не осталась ночевать. Мне почему-то ужасно жаль стало Нину Ивановну, хотя ничего плохого про своего Сашу она не сказала.

Мы посидели еще немного на веранде, а потом дружно решили, что пора спать. И в тот самый момент, когда мы уже поднимались из-за стола, невдалеке раздался шум мотора. Кто-то явно собирался заехать во двор к Нине Ивановне.