Король-отец звал Влади и Лусиль близнецами, так повелось с детства. Они и были неуловимо схожи нежными лицами, как если бы приходились родней. Волосы королевича были, как и у Лусиль, светлые и длинные, только не вились и оттенком напоминали холодное сияние луны. Лунным светом лучились и глаза – серые, очень блеклые в сравнении с голубыми глазами королевны. Зато одно сходство было, по мнению Лусиль, несомненным: Влади, несмотря на высокий рост, тоже напоминал хорошенькую, нет, восхитительную девушку. Об этом она ему иногда и сообщала, подстрекая к перепалкам. Но сейчас перепалку явно собирался начать он сам.

– О, мой королевич… – пропела Лусиль, – а как вам ночевалось в стогу сена?

Тонкие брови Влади приподнялись, он даже начал обшаривать волосы в поисках соломы.

– С чего ты взяла, что я спал в стогу сена?

– Ты же только об этом и говорил, когда мы собирались в поход. Романтика интервенции. Мытье в речке, еда на костре, сон в стогу…

– Кажется, мы с тобой уже удостоверились, что сено забивается в разные места. – Влади опустил руку. – Я спал в шатре, как и всегда, и мне было грустно.

– Один? – тут же прицепилась Лусиль, лукаво облизнувшись.

– Я же говорю, было грустно, – повторно посетовал Влади. – А вот ты наверняка без меня пировала… – Он укоризненно покосился на ягоды. – Что ты там опять лопаешь?

– Угощайся. – Улыбнувшись уже миролюбивее, Лусиль отщипнула виноградину от верхней лежавшей в лукошке грозди. – Народное подношение.

Влади задумчиво склонил голову – тонкая прядь упала на высокий бледный лоб, нос дернулся, как у куницы.

– А кто-нибудь их проверил?

– Проверил, конечно. Я.

– Ох, Лу, вечно ты… – Только воспитание не дало ему закатить глаза. Лусиль терпеливо пояснила:

– По местным обычаям, если тебя угощают союзники или хозяева дома, где ты остановился, лучше не давать пробовать слугам. Доверие… здесь все на доверии.

Влади продолжал смотреть с укором, но, наконец сдавшись, вздохнул.

– Давай. – Он немного наклонился. – Я же не хочу, чтобы ты умерла одна. Если это случится, я все равно не выберусь из этой дыры живым.

Лусиль довольно кивнула и, вновь глядя тем самым взглядом, поднесла ягоду к его рту. Влади забрал ее, коснувшись пальцев поцелуем. Взгляд на него действовал, кто бы сомневался, а от ощущения – губы задели кожу на подушечках – побежала по спине приятная дрожь, разлилась теплом. Не нужно было расставаться на ночь, в который раз мелькнула досадливая мысль. Да, Влади и дисциплина в войске – вещи, которые неплохо ладят; только благодаря ему никто никого не сожрал, а часовые не проворонили пару лазутчиков, но все же… когда теперь армия нормально заночует? То есть так, чтобы, когда ты на ком-то или под кем-то, солома не забивалась в разные места.

– Острара – не дыра, – все-таки напомнила она, отвлекаясь от вопросов без ответов и поругивая себя за ненужные плотские фантазии. – Это вроде бы моя родина. И будущие владения Осфолата. Твои. Наши.

– Давай еще, – потребовал Влади, поглядывая на лукошко.

Лусиль скормила ему вторую ягоду, получила второй поцелуй и продолжила:

– Возможно, отец даже прав и я действительно родом из этих мест. Знаешь, мне чем-то нравится здесь. Так дико… бесприютно. Будто все спит. Спит, а я бужу.

– О, я-то знаю, как ты любишь всех будить, особенно в дни, когда можно и поспать.

Несмотря на шутливость тона, Влади не смеялся. Конечно, он внимательно выслушал и принял слова всерьез. Он всегда принимал всерьез ее слова – со дня, как, охотясь с псарями и двором, случайно нашел в королевских угодьях изнуренную, забывшую свое имя – да и все прочее – девочку. Девочку в драной одежде, стоптанных туфельках и дорогих золотых серьгах с подвесками-солнцами. Ее он вместо трофеев и привез отцу; он же вскоре дал ей новое имя – Лусиль, от «лусс» – «найденыш» и «иль» – «прекрасная». Удивительно… несколько лет спустя он признался, что прекрасной она показалась ему уже в ту минуту, когда, испуганная выстрелами, налетела на него в чаще и, приняв за разбойника, принялась душить. Она была ослабшей, не то что сейчас, Влади повезло. Впрочем, Лусиль смутно помнила встречу и сомневалась, что взаправду хотела убить мальчика, который так светло ей улыбался и так ласково хрипел под хваткой ее дрожащих пальцев: «Не бойся… успокойся… я же тебя не обижу…»