Как-то Гена шёл по ухоженной и чистой Раанане8 и жевал заплесневелую питу, подобранную на пороге чьей-то виллы. Он пытался тогда стать гером – готовился к обрезанию. Шёл и думал: «На кой чёрт дался нам второй холодильник, если из всех съестных запасов в нём разделению подлежит лишь засохший крестец колбасы и полбутылки прокисшего молока? Зачем мне эта религия с её богослужениями, замешанными на еде?!» Он мысленно переносился на улицу Киевскую города Симферополя, когда проходил по ней последним маршем. Думалось тогда о том, за каким лешим несёт его в Израиль. Он вырос на этой улице, ему знакомо здесь каждое дерево, это его город!..

Гена хранил у себя забытые всеми факты. Помнил, как по улице Пушкина мимо кинотеатра «Спартак» ходил голубой трамвай, что во время переезда из Евпатории в Симферополь ему было четыре года, дворник запирал на ночь ворота, и во двор в ночные часы можно было проникнуть только со смежной улицы через проходной подъезд. Однако, по утверждению матери, трамвай, действительно проходивший по улице Пушкина, Гена видеть не мог, потому что этот трамвайный маршрут был ликвидирован еще до Гениного рождения; ворота во двор ему приснились, а в год переезда из Евпатории ему было не четыре, а пять лет.

А теперь, через тридцать лет, он сходит с ума в другой стране. Чем же, если не безумием, можно объяснить, что совсем не помнилась причина развода с Леной.

Как вообще он здесь оказался?!

Между тем причина была, и скрывалась, конечно, не в том, что Гена был сионистом. Просто искал другой жизни, и нашел её в этом опалённом краю вместе с новыми людьми. Нашёл Гришу, Софу с Мордехаем, неудавшегося режиссёра Валерку, жена которого работала теперь в сопровождении. Жил здесь и старый Генин друг – музыкант, Мишка Зигельшифер, который открыл ресторан и, преуспев, купил новую красную «Мазду».

Реальность вторглась в сон звонком булочного шефа. Гена почти отослал его ко всем чертям, когда вспомнил, что приближается зарплата. По мановению руки кухня недружелюбно осветилась дневного света лампой, а чайник свистнул и выплеснул на пол излишек ночного кипятка.

Салон Фиата оказался более дружелюбным, по сравнению с квартирой, по крайней мере, эта крошечная территория принадлежала только Гене. Но и здесь возникала необходимость соблюдения правил, нарушение которых вело к вторжению внешних сил. Выезжая со двора, он едва не столкнулся с проезжавшим мимо джипом. Очнувшись ото сна, Гена включил фары, но было поздно, – джип стоял поперёк пути, из машины выскочил маленького роста израильтянин и, размахивая руками, стал кричать, что ночью без света в этой стране никто не ездит.

– Всё, бэседер9, я включил свет, освободи дорогу, – сказал Гена. Но человечку что-то было нужно. Он достал сотовый телефон, и недоверчиво оглядел Гену снизу вверх:

– Ну что, как я тебя?

Гена высказался по-русски.

– Ладно, поехали, – сказал карлик девчонке. – Как я с ним, правильно?

Из окна отъезжающего джипа усмехнулись девичьи глаза. Возможно, прозвучавшее выражение было известно их обладательнице, во всяком случае, Гену приятно поразило его собственное неравнодушие к тому, как она оценила ситуацию.

Двигатель заглох. Гена повернул ключ, стартер щёлкнул, Гена снова повернул, стартёр снова щёлкнул и после паузы сработал. Машина завелась. Это был Фиат, купленный у солдата из бригады Голани. На обоих бортах большими чёрными буквами было написано FIAT-127. Служил он верно, только печка отказала, однако, благодаря жаре, ремонт её смысла не имел.

Тихие и узкие улочки Раананы, обрамлённые деревьями и кустами бугенвилий, сонно сопроводили машину на центральную улицу, затем Гена проехал под десятком равнодушных светофоров, пересёк шоссе и въехал на стоянку при супермаркете напротив Кфар-Сабы. Посередине стоянки стоял небольшой грузовик с распахнутыми створками задних дверей. Вокруг него суетились развозчики булочек. Владелец булочного бизнеса, Рои, своей бородой и короткими ногами напоминал раскормленного фокстерьера, на которого натянули шорты и футболку. Рои протянул Гене конверт с зарплатой. Гена вскрыл его, пересчитал деньги, затем спрятал конверт в карман, снабжённый большой пуговицей, которую позавчера крепко пришил.