– Ах ты ж выродок, – сказала ласково, но Илька уже знал цену этой ласке. Раиса непременно придумает ему какое-нибудь наказание.

Наказание придумал ему тот, кто назвался его отцом. Вся жизнь Илькина отныне должна была стать сплошным наказанием. Остров, на который его привезли, был престранный, он возвышался над озером каменной, поросшей лесом громадиной, выглядел неприветливо. Но куда более странным казался дом, на острове построенный. Домов таких Илька отродясь не видел, даже на мамкиных открытках. Черный, грозный, он смотрел на Ильку сквозь узкие высокие окна, щетинился каменными шипами, злился. А на башне, нависающей над самой водой, сидели крылатые чудища. С перепугу Ильке сначала показалось, что они живые, что сорвутся сейчас со стен башни и разорвут людей на мелкие клочки.

А люди не боялись, словно бы и не замечали крылатых чудищ, и только Раиса посмотрела вверх с отвращением и сплюнула себе под ноги, потом дернула Ильку за руку, сказала:

– Нечего на этих тварей пялиться! В дом пошли!

В дом Ильке не хотелось, но желанием его никто не интересовался, пришлось идти. Оказавшись внутри, он растерялся и испугался еще сильнее – таким огромным был дом. Куда больше храма, в который каждое воскресенье водила его мамка, куда наряднее. Но рассмотреть все внимательно ему не позволили, назвавшийся отцом впервые за все время пути обратил на Ильку внимание. И внимание это закончилось для Ильки плохо: вот этой запертой на ключ комнатой, из окна которой видны притаившиеся на стене башни крылатые чудища. Может, они там специально, чтобы его сторожить, чтобы не надумал никуда удрать? А куда ему бежать, когда кругом вода, а плавать он не умеет? Дед Назар все обещал, но так и не научил. От воспоминаний о деде Назаре на глаза навернулись слезы, и, чтобы не разреветься, Илька закусил губу. Ничего, он как-нибудь… Все равно сбежит, никто его на этом проклятом острове не удержит, даже крылатые чудища.

Муха в последний раз с невиданной силой ударилась в стекло и упала замертво, а каменный подоконник, на котором сидел Илька, вздрогнул вместе со стенами дома. Дом никого не собирался отпускать: ни муху, ни Ильку…

Август пил, сидя у каменных ног каменной Евдокии, обхватив узкие щиколотки одной рукой, а бутыль с самогоном другой. Кошка сидела рядом, но на колени не лезла, понимала – не в том Август сейчас настроении, не дождаться от него ни ласки, ни молока.

– Ну, что ты там стоишь? – Появление албасты он почувствовал по холоду, по тому, как зашевелились редкие волосы на макушке. – Сюда иди, гостьей будешь.

– Почему не дал мне его убить? – Албасты присела напротив, расправив складки на белом платье. Кончик косы ее тут же потянулся к кошке, погладил по рябой спине, и кошка довольно заурчала.

– Потому что еще не время. – Август поставил на землю бесполезный самогон, прислушался к скрытому где-то в недрах острова едва различимому рокоту, спросил: – Ты слышишь?

Албасты молча кивнула. Кошка интересовала ее куда больше Августа.

– Это… его сердце? Оживает?

– Нет, – албасты покачала головой, – это его душа.

– Змея?

– Острова. Сам сказал, что место тут темное.

– Раньше было светлым. Когда Айви с Акимом Петровичем тут жили, по-другому все было. Даже при змее.

– Раньше ворота между мирами не открывались. Одно зло, привычное. С ним и остров, и озеро, и город свыклись.

– А теперь?

– А теперь зло новое.

– Ты?

– Я. – Албасты усмехнулась, обнажая острые зубы. – Не только я. Поменялось все, ты вот чувствуешь, а люди пока еще нет.

– Дом живой. – Август стер пыль с каменных Дуниных башмачков. – Я его построил, а теперь он живой. Но не мое он детище. Башня вот моя, а он – не мой. Понимаешь?