– Вот сейчас и спросим у Марьи Михалны и Васильича, справятся ли они с детьми и фермой.

Аня бросилась на шею Димы и начала целовать его.

– Поосторожней, не то опоздаем на ужин. И тогда из нас кое-кто сделает отбивную!

Рассмеявшись, они вернулись на веранду и сели за стол.

Первыми исчезли миниатюрные пирожки с мясом и маринованные огурчики. Огромная баранья нога, запечённая по фирменному рецепту Марьи Михалны, как всегда, оказалась сочной и ароматной, а холодная, настоянная на травах самогонка, которую делал Васильич, придавала пиршеству особый, праздничный привкус.

– Ничего, скоро всё своё, свежее пойдёт. Редисочка, огурчики… Мы уж с Анютой позаботимся, – в который раз повторила Марья Михална. Её мягкие щёки раскраснелись, она наконец расслабилась и благостным, чуть захмелевшим взглядом ласкала каждого, кто сидел за столом.

Новость о том, что Дима с Аней собираются в город, она восприняла как солдат приказ от командира. Подобралась и кивнула:

– Всё правильно, вам, молодым, нужно развеяться, отдохнуть. А мы управимся, знамо! Да, Петь? Чай, не в первый раз. Будьте спокойны, и за детьми присмотрим, и по хозяйству пошуршим. Ну как с такими лапочками не остаться?

Лапочкой, конечно, значился Артём. Никита при этом округлил глаза и хотел было что-то возразить, но не стал. Набычился, демонстративно сложив руки на груди. Для него каждая поездка в город становилась праздником. Понятное дело, на ферме с развлечениями не густо. Дима попытался его успокоить:

– А ты, молодой человек, останешься за старшего. За это можешь сделать заказ – привезём, что попросишь.

В эту же минуту у крыльца кто-то кашлянул. Все обернулись, пытаясь разглядеть в вечернем сумраке гостя, и только Дима сразу окликнул:

– Мамай, поднимайся скорей.

Бесшумно шагая, по ступенькам взобрался худенький старичок. Длинные белые волосы нимбом обрамляли изрезанное морщинами лицо, а узкие глаза лучились добротой. Мамай жил в деревне и всегда был долгожданным гостем на ферме. Бывший фельдшер и потомственный шаман, он видел и умел то, что недоступно обычным людям. Рыбаковы относились к нему, как к родному. Именно Мамай с помощью трав и заговоров лечил их детей: ушибы и простуды испарялись волшебным образом, стоило ему только приложить руку.

Поклонившись присутствующим, он молча занял отведённое для него место.

Аня наполнила тарелку Мамая и спросила:

– Как поживаете?

– Не надо бы вам в город.

Тихий голос Мамая заставил всех разом замолчать. Дима напрягся, сжав челюсти, Аня сделала резкий вдох. В последние годы на ферме не случалось ничего плохого, и память об ужасах прошлого стёрлась, но каждый из присутствующих знал: если старик предупреждает о чём-то, к нему стоит прислушаться.

– Что-то случится с детьми? – выдавила Аня.

Мамай внимательно изучал собственные руки, лежащие на молочно-белой скатерти.

– Нет.

– С нами?

– Нет.

Дима потерял терпение:

– Ты можешь объяснить по-человечески?

– Объяснил бы, если б мог. Все будут живы и здоровы, но что-то начнётся. Нехорошее. Смутное. Неправильное.

Аня испугалась, сама не зная чего. Поехать хотелось отчаянно, до того, что она была готова, как капризный ребенок, вскочить, затопать и затрясти кулаками, требуя своего. Если Дима всё отменит… Она впилась взглядом в лицо мужа. Он не любил отказываться от планов и из одного только упрямства мог не последовать совету Мамая. Так и случилось. «Разберёмся», – буркнул Дима, закрывая тему. Аня вздохнула с облегчением, но холодок предчувствия шевельнулся внутри, не позволяя по-настоящему порадоваться предстоящей поездке.

Через неделю, забыв о сомнениях, Аня наслаждалась ветром, залетающим в окно автомобиля, быстрой ездой, хорошей дорогой и пейзажами, согретыми ярким весенним солнцем. Но острее всего она ощущала близость Димы, который был полностью в её распоряжении. Они болтали обо всём на свете: музыке, фильмах, еде, строили планы на лето и чувствовали себя двумя влюблёнными подростками, сбежавшими из-под опеки родителей.