После первого урока было знакомство. Все ученики поочередно называли Катерине Ивановне свои имя и фамилию, Маруся от волнения забыла, как ее зовут. Лишь спустя несколько секунд, она, заикаясь, пролепетала:

– Я М-маруся Александрова.

Учительница кивнула в ответ и проговорила с доброй улыбкой:

– Ты умница, Маруся. Не стесняйся и не робей! Мы тут все – твои друзья, и я тоже.

Маруся почувствовала, как на нее устремилось множество взглядов ребят, некоторые были дружелюбными, другие – насмешливыми, третьи – завистливыми. Маруся покраснела, как спелый помидор, и уставилась в парту. Как уж тут не оробеть, когда учительница из всех тридцати трех учеников обратилась по имени к ней одной!

После третьего урока учеников накормили горячей похлебкой. Обед для всех стал настоящим праздником. Почти все ребята были голодными. Многие из них были из бедных семей, они не завтракали и не ужинали дома. Единственной горячей пищей за весь день для них стала школьная похлебка.

Бабушка Надя, варившая обеды для учеников, вышла к ребятам во время обеда и погладила их всех по очереди по головам. От нее исходило доброе, материнское тепло, которого многим не хватало. И пахла она, как мама – чем-то съедобным и вкусным. От того, что бабушка Надя была заботливой, внимательной и пахла едой, ее все любили, ребятам она была будто родная. Многие после еды обнимали ее в знак особой благодарности. Марусе тоже захотелось обнять старенькую повариху за широкую талию, но она постеснялась подойти к ней.

Для Маруси школьная похлебка тоже была единственной горячей пищей за весь день. Отец предупреждал, что всю неделю ужинать ей придется домашними сухарями. Девочку это не пугало – она и дома не очень-то много ела, да, к тому же, у нее был с собой припасен целый мешочек сухарей, которые она привезла из дома. Матушка насушила их в печи специально для нее. Дома Марусе так хотелось попробовать хоть один ароматный сухарик, но матушка не разрешала.

– Это тебе на учебу! – строго сказала она и погрозила Марусе пальцем.

Однажды Маруся все-таки не выдержала и стащила с печи один сухарь – ароматную ржаную корочку. Матушка увидела это и больно стукнула ее по руке.

– Не имей привычки брать без спроса! – прикрикнула она, укоризненно глядя на Марусю.

Девочке стало стыдно и больше сухари она не трогала. Но теперь мысль о полном мешочке согревала ее, когда она возвращалась после уроков в дом попадьи. Она хранила сухари, брала на ужин по одной или две штуки. Но неожиданно к середине недели полный мешок сухарей опустел.

"Как же я так не рассчитала? Ведь совсем понемногу брала! Не во сне же я их съела?” – недоумевала Маруся, глядя на сухие крошки на дне мешочка.

Ей стало до того обидно, что слезы выступили на глазах.

В четверг вечером Маруся учила уроки. Желудок ее требовательно урчал. Она то и дело косилась на свежий ржаной каравай, оставленный попадьей на столе остывать, но ничего хозяйского на кухне ей трогать было нельзя, а уж тем более есть еду попадьи. Даже представить страшно, что ей за это будет!

Маруся прислушалась. Из комнаты попадьи слышалась монотонная речь, которая то становилась громче, то переходила на шепот. Женщина молилась целыми вечерами, до самой поздней ночи. Маруся знала, что в ближайшее время она не выйдет из своей комнаты. Поэтому она встала, подошла к караваю и с наслаждением вдохнула сладкий аромат свежего хлеба. Ей хотелось отщипнуть от каравая хоть крошечку, и она едва сдержалась, чтобы не сделать этого. Соблазн был силен, но страх был еще сильнее. Сглотнув слюну, Маруся отошла от стола и легла на лавку.