– Когда слухи о проповедях, которые читал га-Ноцри, стали беспокоить нас – слишком уж много народа их слушало – в Капернаум отправился Никодим. У него там родственники и все выглядело достаточно естественно. Мы не хотели беспокоить народ, поэтому Никодим приехал сам, без сопровождения, послушал проповеди и даже поговорил с Иешуа…

Афраний, на самом деле давно знакомый с подробностями сей беседы, внимательно слушал собеседника. «Умение услышать сказанное – половина победы» – эту мудрость начальник тайной полиции постиг на собственном опыте, можно даже сказать, на собственной шкуре.

– Именно Никодим, по возвращении из Капернаума, убедил Малый Синедрион в безобидности Иешуа…

– Могу ли я спросить, Иосиф? Когда ты говоришь, что Га-Ноцри безобиден, что именно ты имеешь в виду? Что его проповеди плохи? Так – нет! Я слышал, что люди ходят за ним, как стадо за вожаком. Для кого он не представляет опасности? Для вас? Или для Рима? Видишь ли, очень часто эти два понятия не совпадают…

Га-Рамоти задумчиво почесал висок и, взмахнув рукой, отогнал кружившего возле лица ночного мотылька.

– Сложный вопрос, друг мой, – произнес он, растягивая слова. – Очень сложный. Любой проповедник имеет власть над людьми. Нет разницы, какого народа эти люди – самаряне, римляне, идумейцы или греки. Люди любят, когда с ними говорят, люди любят, когда им обещают. Все люди, Афраний. Вот скажи мне, любят ли самаряне иудеев?

– Самаряне никого не любят, – сказал Афраний и снова хлебнул вина. – Справедливости ради замечу – и самарян не любит никто.

– Так повелось, – подтвердил Иосиф, не сводя с собеседника умных темных глаз. – Но самаряне слушают проповеди Иешуа и готовы идти за ним. А любят ли греки иудеев?

– Как собаки – кошек! – рассмеялся Бурр.

– Га-Ноцри обращается к грекам, и греки слушают его. Никодим видел на его проповедях римских солдат…

– И даже те слушали… – усмехаясь, продолжил начальник тайной полиции за собеседника.

– Да, – подтвердил тот серьёзно. – Слушали. Он не только несет иудеям иудейский Закон, как делали все до него. Ему все равно – гой[19] перед ним или праведник, никогда в жизни не нарушивший ни одного запрета! Он говорит о вещах, которые раньше волновали только философов и, что удивительно, простой народ его понимает. Что есть наша Книга, Афраний? С твоей точки зрения?

«С точки зрения чужака», подумал Бурр про себя.

Он пожал плечами.

– Я далек от религии, Иосиф, мне тяжело судить о Торе…

– Но ты читал ее, – заметил га-Рамоти спокойно. – Возможно, что ты и не понял многого, но Книга оказала на тебя влияние, Афраний, хотя ты будешь это отрицать. В чем суть нашего учения, если не пытаться объяснить букву? Не делай другим то, что не хотел бы, чтобы сделали тебе! Вот и все, что сказано в Книге…

– Я благодарен тебе за разъяснение, Иосиф, но какое это имеет отношение ко мне? Разве я не делал другим зло? Это моя работа – делать зло тем, кто хочет зла Риму! Я для того поставлен сюда властью императора, и горе тому, кто думает иначе! Спроси у мертвых, Иосиф! Спроси у тех, кого убили по моему приказу – жестокий ли я человек? И они ответят тебе, если смогут! Мои боги не осудят меня за то, что я помогаю моей стране быть великой. А твоему Богу до меня нет дела – ведь я не верю в него!

– Ты жестокий человек, Бурр, многие считают тебя таковым, – пояснил га-Рамоти все тем же серьёзным тоном. – Многие считают, что ты более жесток, чем прокуратор, и именно твоя железная рука правит Ершалаимом. Это потому, что Пилата видят здесь только по большим праздникам, а с тобой сталкиваются каждый день. Но я знаю – это не так. Твою жестокость я все же готов понять – ты режешь, как врач, удаляющий больные ткани. Ты убиваешь, когда это необходимо, но не наслаждаешься этим. Исполняя долг, ты просто делаешь, что должно, но не ненавидишь. Пилат – ненавидит. Ты не иудей, Афраний, ты такой же гой, но понимаешь, что такое НЕОБХОДИМОЕ зло. Возможно, что я не прав, но мне кажется – жизнь здесь сделала тебя таким.