Когда Полина поворачивается, я чувствую себя придурковатым воробьем на пути у сверхзвукового истребителя. Она явно взвинчена, накручена и перекручена, потому что молниями из глаз можно под завязку зарядить переносной аккумулятор.

— Я просто хочу пореветь, понятно?! – вспыхивает она. Еле сдерживается, глотает громкие звуки, чтобы не разбудить Доминика. Но сполна компенсирует вынужденное воздержание, обрушивая мне на грудь удары сразу с двух рук. Я даже не шевелюсь, позволяю врезать себе еще раз. – Мне просто плохо, понятно?!

— У тебя просто истерика, - спокойно говорю в ответ, и когда она явно выбивается из сил, перехватываю ее запястья.

Полина вяло пробует освободиться, но в конце концов затихает, чтобы обессиленно вздохнуть и снова уставиться сквозь меня тем самым неживым взглядом. Мне противна сама мысль, что секунду назад она была зареванной, но хотя бы более живой, чем вот это…

Ладно, ей нужно поплакать – я читал, что у женщин случаются послеродовые депрессии из-за гормонов и психоэмоционального напряжения. Ей нужна помощь хорошего специалиста.

Дождь за окном усиливается, и Полина вскидывается на отдаленный звук грома. Она любит дождь, любит сидеть на крыльце, качая Доминика в коляске, и читать книгу. И даже сейчас, когда похожа на фарфоровую куклу, что-то в ее глазах теплеет.

Вряд ли мой поступок продиктован здравым смыслом или любой другой эмоцией, которой можно найти разумное объяснение. Вряд ли я даже через сто лет смогу понять, что руководило мной в этот момент, но сейчас я просто беру Полину на руки, несу через всю комнату до тумбочки, наклоняюсь и говорю:

— Возьми радионяню.

Она растеряна, но послушно исполняет просьбу, зачем-то прижимает желтую трубку двумя руками к груди. Как будто собирается, в случае чего, использовать ее как средство самозащиты.