Вжимаю Волчицу в стену, пусть почувствует мою мощь. Губами запоминаю ее тело, помечаю его укусами, от которых по Волчице словно ток пробегает: подбородок, скулы, шея, ключицы. В ответ она полосует мою спину ногтями. Даже сквозь туман желания понимаю, что такие царапины не заживут еще долго.

Наша близость похожа на сражение. Мы катаемся по полу, рычим, кусаемся и царапаемся. Теперь мы оба – дикие. Желание, так долго тлеющее в нас, полыхает.

Резко переворачиваю ее на живот. Расстегиваю свой «браслет» и защелкиваю на ее руке. Кажется, она пытается сопротивляться – скорее инстинктивно, чем сознательно. Сейчас во всем мире нет более уязвимого существа, чем моя Крошка Доррит. От этой ее попытки вырваться у меня совсем отказывают тормоза. Я не остановлюсь, даже если обрушится крыша.

Наваливаюсь на Волчицу всем телом, прижимаю ладонью ее голову к полу. На мгновение вспыхивает воспоминание, как недавно вот так же прижимал мою голову Самец, но я тотчас же забываю эту картинку. Перед глазами – звезды. Я словно эфира надышался. Крошка Доррит так поскуливает, что я, кажется, мог бы разрядиться от одних только этих звуков.

…Потом я отваливаюсь, словно от стола, за которым обожрался. Чувствую, как быстро остывает мокрое от пота тело. Разорванная в клочья майка липнет к спине – возможно, от крови – теперь я куда сильнее ощущаю жжение царапин.

Луна мутно светит сквозь пленку облаков. Я поворачиваю голову так, чтобы видеть дверь – не запертую ни на щеколду, ни на замок.

Крошка Доррит лежит неподвижно, словно заснула. Но вряд ли это так.

Вслушиваюсь в звуки за стенами: только шум ветра. Это кажется идиотизмом, но сейчас мне не хочется уходить. Последние семь месяцев не были самыми паршивыми в моей жизни.

И тут я вспоминаю о Лесс.

Она должна была уже прийти. Она всегда приходила в такое время. Но не сегодня. Оставила меня с Крошкой Доррит наедине. Подарила меня своей прислужнице, вместо того чтобы прийти самой.

Приподнимаюсь на локтях. Меня охватывает злость. Привыкаешь спать без меня, Лесс?

Поднимаюсь. Крошка Доррит даже не вздрагивает. Иду к двери. Пол скрипит так, что и человек бы проснулся, но Волчица не останавливает меня. Тогда я возвращаюсь к ней и снимаю с нее «браслет», хотя она и сама бы отлично справилась.

– Прощай, Крошка Доррит, – шепчу ей на ухо. Затем, уже не медля, подхожу к двери и распахиваю ее.

– Ненавижу, когда тебе приходится уезжать, – я прикрываю глаза, чтобы успокоить жжение от подступающих слез.

Хотела бы вести себя по-взрослому, но, видимо, зрелось и любовь – понятия несовместимые.

– Не волнуйся, моя девочка, за тобой присмотрят.

– Я не говорила, что боюсь. Я сказала – ненавижу. Надеюсь, ты будешь невыносимо и мучительно по мне скучать!

Сейчас наше любимое время суток: уже вечер, солнце вот-вот скроется за лесом, но тропинка до нашего сибирского дома еще залита оранжевым светом. Он особенно ярко отражается от островков белого, подтаявшего снега.

Мы сидим в беседке, срубленной Никитой, по разные стороны стола. Устроились на спинке скамейки: по-приличному сидеть еще холодно. Смотрим на желтое окошко нашего дома: специально не выключили лампу в гостиной, нам нравится такой ориентир. К тому же сейчас смотреть на окно куда проще, чем в глаза друг другу.

На столе термос с чаем и половина черничного пирога, который я приготовила сама. Жую пирог, но не чувствую вкуса.

– Я успеваю соскучиться по тебе даже за то время, пока сплю, – ласково успокаивает меня Никита.

Знаю.

Вижу.

Он смотрит на меня так, словно хочет запомнить каждую деталь: мои жесты, улыбки, взгляды, наше молчание, наши разговоры… А у меня все внутри болезненно ноет от желания быть с ним, чувствовать его. Но я продолжаю сидеть на месте.