Барбара проснулась поздно и позавтракала в номере. Спустившись вниз к полудню, она увидела, что никого нет. Обычно в такую погоду хотя бы часть приезжих закрывает окна и обсуждает в холле перспективы джутовой промышленности. Однако сейчас здесь сидел только старичок лет за восемьдесят со слуховой трубкой.

– Доброе утро, – сказала она, поскольку их вчера познакомили.

– Что? – переспросил он, ставя трубку в боевую позицию.

– Я сказала: «Доброе утро».

– А! Да, утро хорошее, очень хорошее. Если бы ровно в полдень мне не приносили молоко с булочкой, я был бы среди зрителей. Вот где я был бы, на поле. Сижу, жду булочку.

Тут ее принесли, и он, отставив орудие слуха, принялся за свой полдник.

– Смотрел бы матч, – заметил он.

– Какой матч?

Старичок углубился в молоко.

– Какой матч? – снова спросила Барбара.

– Что?

– Како-ой матч?!!

Старичок чуть не подавился булочкой.

– Собьет с него спесь, – сказал он.

– С кого?

– Да-да.

– С кого надо сбить спесь?

– А! С этого Диббла. Важный такой, надменный. Я-то заметил сразу, но никто слушать не хотел. Попомните мои слова, говорил я, он еще себя покажет. Надо его проучить. Ваш дядюшка вызвал Парслоу и подстроил матч. Диббл, – старичок закашлялся и отхлебнул молока, – Диббл не знает, что Парслоу – прекрасный игрок.

– Что? – вскричала Барбара.

Мир потемнел перед ней. Сквозь темный туман видела она старого негра, который пьет черное молоко. Теперь она все поняла, и сердце ее рванулось к несчастному.

– Спесь собьет, – бормотал старичок, и Барбара испытала к нему острое отвращение. Но Бог с ним, надо что-то делать. А что? Неизвестно.

– Ой! – закричала она в отчаянии.

– А? – отозвался старичок, берясь за трубку. Но Барбара уже ушла.

До поля она добежала быстро. У клуба она встретила супомешателя с клюшкой. Что-то подсказало ей, что на такое зрелище надо посмотреть, но она смотреть не стала. По-видимому, матч начался после завтрака и теперь достиг второй половины. Сбежав вниз по холму, она заметила вдалеке стайку зрителей и направилась к ним, но они исчезли, а она увидела Фердинанда, продвигавшегося к следующей подставке. Увидела она и дядю.

– Ну, как они? – задыхаясь, спросила она.

Мистер Татл был невесел. По-видимому, все шло не совсем так, как он хотел.

– У пятнадцатой – неплохо.

– Неплохо?

– Да. По-видимому, юный Парслоу не слишком хорош у лунки. Он делает короткий удар, как овца с глистами.

Из этих замечаний вы кое-что поняли, но я объясню еще. «Этого мало», – скажете вы, узнав об ошибках Парслоу, и будете правы. Была и другая причина: с самого начала Фердинанд играл блистательно. Никогда еще не делал он таких ударов и таких подсечек.

Что до ударов, обычно ему мешали скованность и преувеличенная осторожность. Что до подсечек, он редко достигал искомой точности, поскольку мотал головой, словно лев в джунглях, прямо перед тем, как клюшка касалась мяча. Сегодня им овладела беспечная свобода. Он сам удивлялся, но не радовался. Холодность Барбары и ее обращение с Парслоу довели его до состояния, в котором не радует ничто. И вдруг он понял, почему так хорошо играет. Именно потому, что нет волнения и восторга. Можно сказать, с горя.

Как многие посредственные игроки, он слишком много думал. Он штудировал ученые труды и держал в уме все возможные ошибки. Он помнил, от чего предостерегают Тэйлор, Вардон, Рэй или Брейд. В результате он мешкал и топтался, пока стыд не побуждал его к действию, а потом совершал известные ему ошибки. Скажем, он резко поднимал голову, как на таблице, прилагаемой к списку «Обычные ошибки начинающих». Сегодня, с разбитым сердцем, он вообще не думал, а потому играл рассеянно, беспечно – и очень хорошо.