Кузнец сбил оковы, меня втащили на помост, прикрутили к столбу, связав руки за спиной. Никто и словом не обмолвился про последнюю возможность исповедаться и покаяться.

Значит, все же быстрой смерти не будет. Но почему? Месть? В назидание другим сестрам? Или они – эта мысль едва не заставила меня рассмеяться – действительно пекутся о моей душе?

Глашатай начал зачитывать список моих преступлений. Оказывается, я не только помогла сбежать некроманту, но и много лет вредила ордену, притворяясь примерной сестрой. С первого дня в обители начала вредить, еще ребенком видимо, иначе откуда бы взялись те самые много лет?

– Неправда! – не выдержала я. – Все это неправда!

Меня не услышали.

Я еще раз посмотрела в толпу, надеясь увидеть хоть одно лицо, на котором было бы сочувствие. Тщетно. Подняла взгляд. В окнах домов, окружавших площадь, виднелись головы. И там все то же любопытство и предвкушение. Взгляд скользнул дальше…

Ратуша! Столичная ратуша. Открытое окно, из которого свисал бархатный – то ли от страха, то ли благодаря дару мое зрение обострилось так, что я отчетливо видела – ковер с вышитым королевским гербом. И в окне – он. Король.

Всем существом своим, всей силой своего дара я потянулась туда. В висок словно врезался тупой камень, но мне было все равно.

Я видела короля так ясно, будто стояла в паре ярдов от него, и знала, что сейчас он тоже видит меня. Наши взгляды встретились.

– Отец! – закричала я, и усиленный даром голос полетел над площадью, заглушая глашатая и гул толпы. – Это я, Эвелина, твоя дочь! Я невиновна! Спаси меня!

Его лицо окаменело. А потом король встал и, развернувшись ко мне спиной, ушел в глубину комнаты.

Еще один камень ударил мне в висок, отшвыривая обратно на эшафот, а следом раздался крик:

– Остановите ее! Поджигай!

Я пришла в себя. Нет, это не камень. Это инквизиторы пытались заблокировать мою магию – так же, как когда я потянулась к ней во дворе храма. Правда, похоже, получалось у них так себе. Дюжина братьев, окруживших помост, как один обернулись ко мне, и все выглядели бледными. Кто-то склонился, сжимая виски, у одного шла носом кровь, еще двое хватались за соседей в поисках опоры. А Первый брат смотрел так, будто вместо меня ему явилась орда демонов.

– Поджигай! – еще раз крикнул он.

На ладони палача появился язычок пламени, толпа загудела, но в гуле мне послышалось не радостное предвкушение, а ужас.

Или это меня придавил ужас – придавил в буквальном смысле, будто накрыл тяжеленным ватным одеялом и навалил сверху мешки с песком, под которыми ни шелохнуться, ни вдохнуть в полную силу.

Я хотела зажмуриться, но тело отказалось мне подчиняться. Стояла и смотрела, как в руках палача разгорается моя смерть.

Из помоста перед палачом выросла белая фигура. Я бы назвала ее призраком – но призракам вроде как полагалось быть прозрачными, а эта выглядела плотной, будто мраморная статуя. Точная копия палача.

Он отшатнулся, а на голове призрака истаял капюшон, обнажив лицо. Довольно приятное мужское лицо. Палач попятился, осеняя себя священным знамением, огонь на его ладони погас.

Толпа завыла в ужасе, но я смотрела не на нее – только на две фигуры на эшафоте. Палач сотворил теперь священное знамение на своего двойника. Призрак рассмеялся – жестко и жутко, а в следующий миг я вскрикнула вместе со всеми – с лица его клочьями поползла плоть, обнажая провалы глазниц и оскал черепа. Ошметки призрачной плоти продолжали сползать: открылся хребет, ребра и кости рук, таз, и наконец, голый скелет стоял перед палачом, зло и безжалостно хохоча таким знакомым смехом, – но в смятении, охватившем меня, я никак не могла вспомнить, где слышала этот смех.