Однажды Юра-Пулемет, разливая за обедом вино в бокалы, вдруг сказал:

– А вы знаете, что море – это не просто много воды? Это осмысленная целостность, которая живет своей жизнью.

Мара внимательно взглянула на Юру и взяла бокал, который он ей протянул.

– Да, да. Первая мысль в философии состояла в том, что существует какая-то другая жизнь, помимо нашей обыденной, повседневной, которая есть сплошной, периодически повторяющийся хаос и распад. – Он закрыл бутылку пробкой. – И эта жизнь – небо, например. Или море. То есть, некий осмысленный организм, носитель гармонии, который дает упорядоченность человеческим круговращениям души. Бытие…

– Предлагаю выпить за море! – торопливо перебила его Килька. Похоже, ей надоело поддерживать беседу своим безмолвием.

Все потянулись друг к другу бокалами. Все, кроме Мары, которая задумчиво уставилась в тарелку.

Прошел год. Календарный год, потому что реальная жизнь для Мары существовала лишь в краткие их с Бурой заплывы, а на суше – замирала в мучительном ожидании. Нет, она не лежала целыми днями, повернувшись к стене и отмечая крестиками дни. Она ходила, работала, ела, ухаживала за Кротовым, но все отстраненно, неодушевленно – будто живая кукла с пустыми глазами. А чем ближе подходила дата выхода в море, тем больше прояснялись глаза, она могла рассмеяться не к месту или вдруг поцеловать Кротова в бритый затылок, посуда постоянно падала у нее из рук и разбивалась вдребезги, но она лишь улыбалась: «К счастью!»

Больше они никого с собой в море не брали. Тем более Килька почему-то обиделась и не разговаривала с ней с тех пор, как они вернулись из Турции. Мара не сердилась, она знала – редкие люди могут выносить чужое счастье.

Каждый раз они арендовали разные лодки. Бура научился управляться с парусом, а она ему помогала. Она ловко орудовала на кухне, посреди скачущих половников и перекатывающихся по полу бутылок, и ни разу ничто не выпало у нее из рук. Им не приходилось больше в смущении одергивать платья и рубашки – любовью они занимались постоянно – везде, где застигало желание. Точнее, оно никогда не покидало их, просто иногда приходилось делать перерывы для того, чтобы парусник плыл, следуя курсу.

Но за жизнью всегда наступала «не-жизнь». Лодка утыкалась носом в пристань. Они собирали вещи, пока владельцы лодки ходили, заглядывая во все уголки и проверяя сохранность имущества. Мара ненавидела эти вторжения в их плавучие, пусть временные, но дома. Бура взваливал сумки на плечо, и они уходили, держась за руки, оставляя за собой скомканную постель, пустой холодильник с недопитой бутылкой вина, засохшие цветы на столе и какие-то обрывки их счастья, которые ветер уныло гонял по опустевшей палубе.

Первые дни после расставания с Бурой она выезжала на его запахе, который еще теплился на кончиках пальцев, на послевкусии от поцелуев, на томном телесном ощущении залюбленности, зацелованности. Ходила наполненная до краев, и он сам, как таковой, в эти дни ей не был нужен – в ней не оставалось ни единого свободного кубического сантиметра, который можно было бы еще заполнить любовью. В эти дни она не ревновала к его жизни, которая свершалась без нее. Даже намеренно представляя, как ломкие модели призывно приоткрывают губы и чуть раздвигают ноги навстречу его фотоаппарату, она оставалась спокойной. Она знала – он ест, спит, работает, по-прежнему продолжая качаться с ней на волнах. И соблазнительные позы на него не действуют, ведь он мысленно все время находится внутри Мары в беспрерывном тантрическом движении ей навстречу. Но постепенно, с каждым днем все больше, она чувствовала, как он отдаляется – запах исчезал, кожа остывала. Ей часто было холодно, она куталась в платки, шмыгала носом, писала ему длинные путаные эсэмэски, плохо спала ночью, иногда звонила, но разговоры получались бессмысленными. На земле у них выходило кривовато. Встречаться им почти не удавалось – Кротов ничего не спрашивал, но Мара видела его молчаливое страдание и не хотела делать еще больнее.