Вдруг Хельга дёрнулась, как будто получила подзатыльник. Мол, чего сидишь, глазами хлопаешь? Прими гостя дорогого!

– Сына, принеси одежды гостю. Он же лишь платком Мириам прикрывается!

Эйнар посмотрел на неё так, будто она сказала что-то несуразное, но не стал спорить, сдержанно кивнул, повесил тулуп на оленьи рога у двери и пошёл к себе в комнату. Заскрипели петли сундука, раздался глухой удар – наверное, сын выпустил гнев.

– Доча, приберись в гостевой, – бросила Хельга.

Мириам непонимающе взглянула на мать:

– Э-э-э, да, сейчас! – и выбежала в сени.

Хельга посмотрела на гостя.

– Вы присаживайтесь, не стесняйтесь. Вы, наверное, замёрзли. Я Вам сейчас супу налью. Он тёпленький. Только приготовила, – проговорила она и медленно пошла к печи. Затем хлопнула себя по лбу, вернулась к буфету, положила полотенце, которое до сих пор держала в руках, и задвинула ящик.

В голове царил кавардак. Она не могла поверить, что именно в её дом, к ней, простой крестьянке, зашел такой гость. Она не знала, как встречать его, как ухаживать, и переживала, что всё делает не так; что дети не догадались; что Эйнар мог выкинуть что-то плохое. Каждый шаг, каждое действие сейчас определяет судьбу мира, а это такая большая ответственность!

Хельга взяла с подоконника глубокие миски и поставила их на шесток. Достала чугунок.

– Присаживайтесь. Не бойтесь, мы не кусаемся, – приговаривала Хельга, наливая суп в глубокую миску.

Эйнар бросил рубаху и штаны на лаву у стены.

– Последнее отдаю, – буркнул он, а затем добавил с издёвкой: – Гостю дорогому нашему.

– Сына! – возмутилась Хельга, внутри всё сжалось от страха. – Нельзя так! Извинись!

– Извините, – ответил Эйнар язвительно, низко поклонился и тут же выскочил за дверь, не дав матери возмутиться.

– Пойду коня Бломам отдам, а ещё дичь в таверну занесу, – крикнул он в сенцах.

Хельге захотелось схватить тряпку да хорошенько отхлестать негораздка, чтобы выбить из него всю дурь, но Эйнар уже вышел на улицу. Было слышно, как хлопнула дверь. Хельга тяжело вздохнула. Сын дальше собственного носа не видит и не понимает, какой вред могут нанести его слова.

– Простите его за грубость, – Хельга виновато улыбнулась и поставила миски с супом на стол. – Он подросток. Он сам не знает, что творит. Но он парень не злой. Дурной немного.

Гость почесал шею и тяжело вздохнул.

Неужели всё произошедшее уже записалось и повлияло на цвет камня? Она собралась с волнениями и кивнула на одежду, что оставил сын.

– Примеряйте, пожалуйста. А суп пускай остынет. Горячий еще. Я не смотрю, не смотрю.

Она специально отвернулась к печи, открыла заслонку, чтобы перемешать угли и подкинуть несколько поленьев. Хельга бросала быстрые взгляды в сторону стола и гостя, но так, чтобы он ничего не заметил. Когда ей показалось, что он оделся, она повернулась.

– Ах, штаны великоваты, но ничего. Вот тут нужно подложить… Я потом подошью – и хорошо будет. Зато рубаха в самый раз! А Вы разговаривать умеете? – неуверенно спросила Хельга. Она ведь ни услышала от гостя ни слова.

– Да, мама. Он не немой, – ответила Мириам, выходя из комнаты с подушкой в руках.

Дочка закинула её на печь, чтобы прогревалась, а затем из буфета достала ложки.

– Ты уже прибралась в комнате?

Мириам кивнула.

– Подушка немного отсырела, да одно одеяло моль погрызла. Я его потом залатаю, – дочь втянула воздух. – Я такая голодная! Уверена, что могу съесть быка!

– Тогда все к столу, – хлопнула в ладоши Хельга.

– Мама, а разве мы не будем дожидаться брата?

– Он любитель пропадать надолго, а суп стынет, да и гостя некрасиво голодом морить, – придерживая юбку, Хельга села на стул. – Всем приятного!