Так или иначе, вскоре я, ссылаясь на усталость и нежелание стоять на солнцепеке, спустилась в нашу с мамой каюту. Больше часа слёз, высвобожденных из оков условностей, и я уснула, лелея в душе надежду, что все будет хорошо. Когда-нибудь.

Холодный свет лун проникал сквозь прозрачные занавески, раз за разом закручиваемые легким теплым ветерком. Я стояла посреди большой ничем не освещенной залы и вглядывалась в полумрак.

Вопросы «Где я?» и «Что я здесь делаю?» не возникали, потому как я отчетливо понимала, что заснула в нашей с мамой каюте, и все происходящее является осознанным сном. Возможно это было очередное видение, или же Алесса показывала мне свои воспоминания. Так или иначе я, наконец, разглядела в полумраке залы мужчину, сидящего на широких ступенях. Он был определенно пьян, печален и не соображал совершенно ничего. Голова его была опущена на сложенные лодочкой ладони, длинные светлые волосы спадали на лицо, а пошатывающееся тело раз за разом заваливалось вбок, почти коснувшись пола. Этакая «Пизанская башня», которая, как и настоящая, все падает, но упасть не может.

От разглядывания мужчины меня отвлек женский душераздирающий крик, затем вой и громкий надрывный плач. По телу прошел холодок.

– Да заткните ее уже! – заорал мужчина, подняв голову и взглянув куда-то на потолок.

Я тоже было посмотрела туда, однако крик повторился, и я поняла, что кричит кто-то на верхних этажах.

– Ненавижу! – вновь воскликнул мужчина, сверкнул затуманенными синими глазами и пробурчал что-то нечленораздельное.

Резкий порыв ветра взметнул занавески, заставив меня поежиться. Где-то справа неожиданно хлопнула дверь, отчего я еще и вздрогнула, а в залу вошла женщина, закутанная в темный плотный плащ. Мужчина тут же вскочил на ноги, почти трезво встал и нахмурил брови. Потому как послышался крик в несколько раз громче предыдущих.

– Риайя… – прошептал мужчина.

Я же округлила глаза и обернулась. Это… мама? Что происходит?

Тем временем женщина откинула капюшон, встряхнула короткими черными волосами, лишь небрежно мазнувшими по хрупкой девичьей шее, и строгий голос, полный ненависти произнес:

– Я надеялась, что она сдохнет до того, как я приду!

В полумраке сверкнули ярко–зеленые глаза той, кто всегда смотрела на Алессу и меня с лаской и заботой. Сейчас же там плескался неприкрытый гнев и… разочарование? Я сделала шаг назад, не в силах поверить, что моя милая и ласковая мамочка способна так говорить.

Мужчина в ответ лишь скрипнул зубами. Все его поведение, взгляд и эмоции, которые ощущала даже я, твердили о том, что он был с ней солидарен. Мама отстегнула плащ, тут же упавший на пол, и медленно, словно крадучись подошла к мужчине вплотную.

Я же поняла, что происходит. На этот момент Рае было чуть больше двадцати – она была тоньше и изящнее той, которую привыкла видеть Алесса. Хотя те же волосы, безбожно отрезанные и выкрашенные черной краской, взамен серебристым прядям, те же ярко-зеленые глаза, еще не имеющие вокруг себя морщинок, и совершенно другой холодный голос, не оставляющий желания находиться рядом с говорящей.

Почему же тогда Алесса показывает мне этот момент? Не думаю, что она уже родилась. Значит, это делает не она. Тогда кто?

Очередной крик, выведший меня из мысленного ступора.

– Ты понимаешь, что будет, если родиться мальчик? – Рая поднесла руку к щеке мужчины, взглянула на него с ужасом и продолжила, – по законам Танатоса даже бастард имеет право наследования!

Я почувствовала себя крайне некомфортно. Подслушивать чужие разговоры определенно было занятием не для меня. Однако, есть вероятность, что сейчас я увижу или услышу что-то важное, а значит уходить нельзя.