– ДА! Я была нищенкой, побиралась на улицах Карлоу. Я замерзала зимой и сходила с ума от жары и пыли летом. Я голодала и готова была продать душу дьяволу за корку заплесневелого хлеба. Только добрых людей, которые отдали бы ее попрошайке, не находилось. Я умирала. Я торговала собой, чтобы выжить. Но одетую в лохмотья нищенку не хотел никто, кроме таких же убогих оборванцев, как она сама. Когда у меня появился шанс изменить свою жизнь, я схватилась за него обеими руками. Я могла сделать все что угодно, лишь бы удостоиться чести, даже убить собственную мать, если бы знала, кто та мерзкая баба, посмевшая пустить меня в этот проклятый мир! Мне пришлось пять долгих лет упрашивать, чтобы мне позволили принять знак. И когда этот день настал, Маргарита получила самую верную, преданную ей до глубины души, готовую служить до последнего вздоха слугу! Я умру, если она меня попросит, потому что только благодаря ей я все еще жива! Мне двести восемьдесят семь лет, и каждый новый день рождения я встречаю с благодарностью, которую посылаю своей госпоже. Я ненавижу таких, как ты! Ненавижу! Я бы убила тебя прямо сейчас или выкинула на улицу. Если тебе не терпится сдохнуть, это твое право. Но, увы и ах, это невозможно. Я не могу ослушаться. Будь ты проклята, мерзавка, будь ты проклята за свою счастливую звезду, осветившую тебе путь, о котором можно только мечтать! Будь ты проклята!

Джин резко остановилась посреди комнаты. Ее глаза метали молнии, рыжие волосы горели огнем. Такой обжигающей, всепоглощающей ненависти Кате еще не приходилось встречать. Она не понимала ее причины, и чем больше говорила бессмертная, тем бессмысленней звучали ее слова.

– Я и так проклята, если мне приходится общаться с такими, как вы! Я и так проклята, если единственный мой путь – стать кровожадным монстром! Я проклята, потому что полюбила зверя! – Катя вскочила с места и, позабыв о страхе, подбежала к воительнице. Она что-то кричала, бессвязное и пустое, в ее речи было больше нецензурной лексики, чем какого-либо смысла. Она дала выход эмоциям, терзавшим ее со вчерашней ночи. Чем сильнее распалялась девушка, тем большее спокойствие появлялось на лице бессмертной. Когда обессиленная Шемякина упала на кровать и, закрыв лицо руками, принялась рыдать, Джин уже полностью пришла в себя.

– Вставай, нам надо поторопиться, – холодно бросила она. И, словно пушинку, оторвала Катю от шелкового измятого покрывала и усадила на прежнее место. Она не обращала ни малейшего внимания на стоны и причитания смертной, с видом полного безразличия вернулась к изрядно пострадавшей прическе молодой.

Когда волосы приняли нужную форму, Джин вооружилась косметикой. Она профессионально наносила тональный крем, румяна, тени для век, тушь и прочие штуки, необходимые женщинам для покорения мужских сердец.

Макияж получился великолепным. Он придавал красивому лицу Кати элегантность и зрелость, при этом не добавляя ни одного лишнего года. Как бы ни относилась Джин к своей подопечной, на ее работе это не сказалось никак.

Пурпурный шелк коснулся кожи жены Паши, заставив ее вздрогнуть. Ни корсета, ни сложных украшений на платье не было. Лишь чуть заметное матовое сияние и более темная оторочка у глубокого выреза. Туфли на высоком каблуке в тон наряду были точно впору. Еще вчера Катя замерла бы перед зеркалом, любуясь собственным отражением, сегодня она даже не взглянула на него. Ей было противно и это платье, и прическа, сделанная ужасной женщиной, которая ненавидела ее за само существование на свете, и макияж, оттеняющий глаза и подчеркивающий губы.