Гая Арно почти сразу потерял из виду – видел только берсерков. Те проламывались, как стадо кабанов, берегли оружие, подставляли под удары ветвей плечи и лбы. Некоторое время спустя арбалетчики вдруг замедлились. Арно увидел, что они топчутся на месте и растерянно растекаются вдоль невидимой преграды.

Арно догнал их – потный, с репьями, покрывающими брюки выше колен, с чавкающей в туфлях грязью. И сразу стало ясно, в чем дело – впереди была топь, окруженная мясистой болотной травой. И где-то там, в этой топи, сгинул их руководитель. Глубокие, затекающие водой следы обрывались там, где начиналась мутная черная вода.

То один, то другой арбалетчик пытался прорваться вперед, но проваливался и торопливо выбирался. Убедившись, что через топь дороги нет, арбалетчики разделились и, не зная, какой путь короче, стали огибать болото с разных сторон. Арно после небольшого колебания верно оценил обстановку и пристроился к той группе, на пути которой было меньше зарослей. Перед этим он наклонился и поднял с земли белую рубаху Гая и его холщовые штаны – Гай скинул их с себя, прежде чем броситься в трясину.

Когда полчаса спустя полуживой Арно с сопровождающими его арбалетчиками вынырнул из камыша на противоположном берегу топи, навстречу ему с камня поднялся Гай. Худой, голый, с ног до головы измазанный грязью. Веселый. Поблескивали белые зубы.

– Захватил одежду, Арно? Давай сюда! Ну и копуши же вы!

Гай, вскинув руки, ловко нырнул в рубаху, и одновременно с этим грязь исчезла с его тела. Будто кожа просто взяла и сожрала все, что ей мешало. Арно деликатно отвел взгляд.

Пока Гай одевался, подтянулись те арбалетчики, что обегали болото с другой стороны. Гай окинул взглядом свою усталую рать, усмехнулся и безжалостно перешел на бег. На этот раз Арно пришлось страдать недолго – вскоре они уткнулись в забор, находящийся в лесу и отделяющий лес от такого же леса. В основе забора угадывался деревянный частокол. От времени он обрушился, и его заменили: где-то – кирпичной стеной, где-то – бетонными плитами, где-то – железной оградой с проржавевшими пиками.

Арно успел взглянуть на карту в телефоне. Ага, теперь понятно, где они. С южной стороны от Наумова, отделенные от него высокой железнодорожной насыпью. Цепь оврагов, в которой угадывается русло пересохшей речки, тянется к Копытову и оттуда вдоль леса к ШНыру. Когда-то здесь были глухие леса с частыми мелкими болотцами. Удобные места, затаенные. Первошныры это ценили. Из леса с неприметной поляны взлетаешь, в лес камнем упал – и ищи-свищи. «Мужика, говоришь, на лошади летающей видел?» – «Да, ваше благородие!» – «И куда он делся, твой мужик?» – «Да в топь прям ухнул!.. Так прямо вот жих! – и исчез!» – «Сейчас ты у меня сам исчезнешь! А ну дыхни!»

Гай по-хозяйски потрогал столбик ограды. Тот качнулся, как гнилой зуб. Влажная земля чавкнула.

– Смотри, Арно! Сюда мы откочевывали летом… Или когда времена становились беспокойные! Вон там, между холмами, у нас паслись пеги! Хороший луг, разнотравье. В тех камышах было полным-полно кабанов. Ночью камыши прямо оживали. Как-то я прижался к дереву, а они так и шли мимо меня, не боялись… Десятков семь, не меньше… А уж землю как изрывали – все клубни какие-то свои искали!.. А там овражек видишь? Ниже гляди, между березами! Там у нас была пегасня. Фаддей ее из дерева построил! Ручищи огромные, рубанок в них и не виден. Со стороны смотришь – точно глину мнет!

Арно честно уставился в пространство между березами, но не увидел ничего, кроме небольшой кучки камней.

– Нет, пегасня была левее… А там, куда ты смотришь, дом у нас стоял в три избы. Избой тогда сруб жилой называли… В три сруба дом то есть. Чуть подальше – огороды, а за ними семейные наши проживали – Матрена и Носко… У них и свой отдельный сруб был, но это после, когда ребенок родился… – По лицу Гая пробежала легкая тень. Он не любил царапающих воспоминаний. Воспоминания как старый, привыкший к тебе соседский пес, сидящий на цепи, – пока его не дразнишь, он и не лает. Тогда и тебя для пса нет, и пса для тебя как бы нет.