Где-то снаружи Сван все еще плачет, и мне очень хочется успокоить его, но я не могу больше открыть глаза. Впрочем, здесь время идет совершенно по-другому, и его достаточно, чтобы сказать тебе все, что нужно. Я знаю, что, как только произнесу последние слова, мне конец, – но дар все-таки удивительно мощная штука. Пользуясь им, становишься частью чего-то большего, чем ты сам. Становится не так одиноко жить – и умирать тоже.

Говорят, в историях важны только главные герои, всякие рыцари и принцы, короли и королевы, а остальные – просто пешки, которых сметают с доски по пути. Но чтоб они провалились, эти правила! Я говорю от лица всех пешек, всех проглоченных и неважных, всех второстепенных и посчитанных сотнями. Спаси нас, Генри, сделай так, чтобы никто больше не погиб, потому что сам Хью не остановится. Я видела его глаза, когда он убил меня: безумные и жуткие, словно он уже и вовсе не человек.

Меня зовут Мойра Браун, я мастер посланий и простая девчонка с постоялого двора, и с меня начинается эта история, но она не про меня, конечно нет.

Это – твоя история.

За свои шестнадцать лет Генри твердо выучил одну истину: если просыпаешься с нехорошим предчувствием, не думай, что оно тебя обманет. Чутье – упрямая штука, оно вещает из самой глубины твоего существа, из тьмы, куда мысли не дотягиваются, и если оно говорит тебе, что дела плохи, готовься: ты еще мирно дремлешь, а оно уже засекло шорох стрелы, отпущенной в полет за сотню метров от тебя.

Вот и теперь Генри открыл глаза, лежа на чем-то мягком, в тепле и безопасности, а чувство тревоги словно покалывало его изнутри. Он приподнялся на локте и огляделся, но на вид все было в порядке: с тех пор как он заснул в этой самой библиотеке под монотонное чтение Эдварда, ничего не изменилось. Разве что Эдвард перебрался на соседний диван – видимо, Генри сильно толкал его во сне – и теперь спал, свесив руку вниз и опустив на грудь раскрытую книгу.

За окном по-прежнему сияло солнце, но это вовсе не значило, что наступил день, – спасибо Хью и безобразию с небесными светилами, которое он устроил. Собственное чувство времени говорило Генри, что проспал он от силы часа два, а значит, ночь даже до середины не добралась. Глаза слипались, Генри зарылся лицом в подушку с облезлой старинной вышивкой и провалился в спокойный, глубокий…

– Просыпайся, Генри, – мягко проговорил незнакомый голос. – Как говорят наши общие друзья скриплеры, «некогда объяснять, но нам пора».

«Ну, началось», – успел подумать Генри, скатываясь с дивана и ныряя за него, чтобы спинка в случае чего закрыла от стрелы или ножа.

У окна, там, где минуту назад никого не было, стоял высоченный темноволосый мужчина в шерстяном плаще. Освальд учил Генри: «Если кто-то незаметно к тебе подкрадется, сначала засвети ему чем-нибудь тяжелым, а потом уже разглядывай, кто пожаловал». Но в этот раз Генри только выглянул из-за дивана и даже не стал прятаться обратно. Во-первых, ничего тяжелого под рукой все равно не было, во-вторых, незнакомец был удивительно похож на Перси: смуглый, кареглазый, с внимательным теплым взглядом, словно читающим мысли. Правда, в отличие от Барса в человеческом обличье, у гостя были короткие волосы и мощная фигура, не оставлявшая сомнений в том, что в случае чего он может кулаком вогнать в доску гвоздь.

– Ты отец Перси? – брякнул Генри, потому что сходство было поразительное. Вот таким бы Перси и вырос, если бы не был болен, ну и если бы тренировал мускулы лет этак двадцать подряд.

Тут Генри запоздало сообразил, что никто, кроме людей во дворце, не знает, что великий Барс на самом деле – хилый подросток, но гость расхохотался так, будто понял вопрос и нашел его уморительно смешным.