Спустя три часа депутаты с распухшими головами высыпали на солнце. Большая группа обступила Мирабо, который ради просвещения коллег подверг критическому рассмотрению речь мсье Неккера.

– Такой речи, господа, мы вправе ожидать от банковского служащего скромных достоинств… Что до дефицита, то он наш лучший друг. Если бы король не нуждался в деньгах, нас бы здесь не было.

– Если мы не будем голосовать каждый за себя, нам тут делать нечего, – заметил какой-то депутат.

Мирабо хлопнул его по плечу, так что тот пошатнулся.

Макс отошел подальше. Ему не хотелось рисковать, случайно подставив Мирабо спину, этот человек любит распускать руки. Внезапно кто-то тронул его плечо, всего лишь тронул. Он обернулся. Один из бретонских депутатов.

– Тактическое совещание в восемь вечера в моих апартаментах. Придете?

Макс кивнул. Стратегия – искусство навязать врагу время, место и условия поединка, думал он.

К нему подскочил депутат Петион.

– Куда вы подевались, де Робеспьер? Смотрите, я привел вашего друга!

Депутат смело нырнул в толпу вокруг Мирабо и вынырнул с Камилем Демуленом. Петион был сентиментален; радуясь, что свел старых друзей, он отошел и со стороны наблюдал за их воссоединением. Мирабо оборвал оживленный диалог с Барнавом. Камиль протянул де Робеспьеру руку. Ладонь Максимилиана была холодна, суха и тверда. У Камиля замерло сердце. Он оглянулся на удаляющегося Мирабо и на мгновение увидел графа в ином свете: крикливый вельможа в дешевой мелодраме. Ему захотелось уйти со спектакля, не дожидаясь конца пьесы.

Шестого мая духовенство и дворяне заседали в выделенных им покоях. Депутатов третьего сословия мог вместить только зал Малых забав. Им позволили собраться там.

– Король совершил ошибку, – сказал де Робеспьер. – Оставил за нами поле битвы.

Он сам себе удивился: обрывочные беседы с военным инженером Лазаром Карно не прошли даром. Вскоре ему предстояло нелегкое испытание – обратиться к почтенному собранию. Отсюда до Арраса было очень далеко.

Разумеется, третье сословие ничего делать не может – это значило бы признать свой статус отдельного собрания. На такое они не пойдут. Они хотят, чтобы депутаты от двух других сословий вернулись и присоединились к ним. Дворяне и духовенство отказываются. Тупик.

– Что бы я ни сказал дальше, записывайте.

Женевские рабы сидели вокруг, подпирая коленями книги, на которых лежали клочки бумаги. Сочинения графа покрывали все поверхности, которые можно было использовать в качестве письменного стола. Время от времени испытанные ветераны революционной борьбы обменивались понимающими взглядами. Граф ходил по комнате, размахивая стопкой бумаг. На нем был пурпурный шлафрок, кольца на крупных волосатых руках ловили свет канделябров и вспыхивали в духоте комнаты. Был час ночи, когда вошел Тейтш.

Тейтш. Мсье…

Мирабо. Вон.

(Тейтш закрывает за собой дверь.)

Мирабо. Итак, дворяне не желают к нам присоединиться. Они проголосовали против нашего предложения с преимуществом в сто голосов. Духовенство тоже против, но у них сто тридцать три голоса против ста четырнадцати, не так ли?

Женевцы. Так.

Мирабо. То есть голоса разделились почти пополам. Это кое-что проясняет.

(Он начинает ходить по комнате. Женевцы скрипят перьями. На часах 2:15. Входит Тейтш.)

Тейтш. Мсье, там человек с труднопроизносимым именем, который дожидается вас с одиннадцати вечера.

Мирабо. Что значит «труднопроизносимым»?

Тейтш. Я не могу его произнести.

Мирабо. Хорошо, вели ему написать имя на листке бумаги и принеси сюда, ты понял, дурень?

(Тейтш выходит.)

Мирабо (отклоняясь от темы). Неккер. Бога ради, кто такой ваш Неккер? Чем он заслужил свой пост? Что делает его